Александр Авербух. Солнечный сок. Стихи. Октябрь, 2012, № 11

Поэт из Израиля. Экспрессивная, построенная на резком движении интонации лирика — явно в струе Михаила Генделева. Может быть — немного слишком пафосная, чрез меру, почти до мелодраматизма, эмоционально открытая, но — красивая:

   …где пудовый гнет

   сухое тело под себя подомнет

   в раскаленную шерсть земли

   кости мои собери и замри

   букву загадай

   господи

   не страдай

   душу выпусти

   тело отдай

Вадим Халупович. Стихотворения. Звезда, 2012, № 11

80-летний поэт, когда-то ленинградский, последние двадцать лет живет в Израиле. Крошечная, из двух стихотворений, подборка.

   Посреди тридцатиградусной жары

   Снятся ночью мне прохладные миры,

   Где не жжет светило с голубых небес,

   Где заиндевелый неподвижен лес...

Эмигрантские впечатления и переживания (как и воспоминания о «ссыльном детстве») сводятся в конечном итоге к природно-климатической ностальгии, что, впрочем, тоже вполне достойный предмет лирики.

Самуил Лурье. Бегущей строкой. Звезда, 2012, № 11

Две рецензии. Первая — на книгу покойного историка Евгения Мороза «Евреи и Рим: История за Стеной Плача» (СПб.: Пушкинский фонд, 2012) — более чем хвалебная. В частности, автор удостаивается похвалы за умение просто излагать сложные мысли. Примечателен, однако, процесс отражения этих мыслей в сознании рецензента.

Дело в том, что Самуилу Лурье, как и очень многим либералам-шестидесятникам, в «еврейском вопросе» важно, по большому счету, только одно — антисемитизм и борьба с ним. Интереса к еврейству как культурно-религиозному феномену у них нет. Антисемитизм же воспринимается ими как душевный недуг («мозговая чесотка») или нравственный порок, присущий отдельным отсталым и реакционно настроенным гражданам. Собственно, большую часть рецензии занимает художественное изложение этой простодушной и малооригинальной точки зрения.

А вот в книге Мороза содержится взгляд и в самом деле более сложный (хотя тоже, заметим, не претендующий на революционность):

Ненависти в истории действительно было сколько угодно. Древние народы только и делали, что отбирали друг у друга территории, подвергая чуждые этносы геноциду. Однако пылавшая при этом взаимная ненависть, по слову Тацита (и по мнению автора рецензируемой книги), была — odium solitum — ненависть обычная, неизбежная ненависть соседей к соседям. <…>

Ненависть же нового типа — не соседская, а как бы дочерняя, — из которой возник современный, вышеописанный синдром, — разгорелась только в IV—V веках…

То есть речь идет не о личных недостатках нехороших людей, а о некоторых глубинных проблемах взаимоотношений религий и цивилизаций, основанных на Библии. Критик прочитал это и сочувственно пересказал, а вот осмыслил ли?

Вторая рецензия — тоже хвалебная — на коллективный труд «Осип Мандельштам. Египетская марка: Пояснения для читателя» (М.: ОГИ, 2012). Здесь — одно замечание, касающееся уже не евреев, а их семитских сородичей. Лурье пишет:

Ну и насчет «айсоров — чистильщиков сапог». Не то чтобы я сомневался, что они «часто упоминались при описании улиц Москвы и Петрограда (Ленинграда) вплоть до начала 60-х годов». Но раз уж вы сообщаете — по Брокгаузу и Ефрону, — откуда они взялись, стоило бы, наверное, сказать, куда они делись в 1937-м, если не ошибаюсь — в феврале.

Никуда они не делись. Выслали или посадили — действительно! — ассирийскую интеллигенцию, а вот ассирийские обувные киоски простояли не то что до 1960-х, а до времен Лужкова и Матвиенко. И сейчас кое-где еще стоят… Примечание к примечанию об айсорах-сапожниках выдает все тот же шестидесятнический пыл: хочется там и тут говорить о попранной справедливости — и ни о чем больше.

Мая Ульрих. Глубина российских корней. Рецензия на книгу Иосифа Гиршовича «Reise nach Jerusalem: Ohne Geld von Berlin in den Orient» (Кельн, 2011). Знамя, 2012, № 11

Юноша из эмигрировавшей в Германию еврейской семьи «на спор» добрался автостопом из Берлина в Иерусалим — и написал про это по-немецки книгу, в которой дорожные впечатления перемежаются культурологическими размышлениями. Немецкий критик отмечает, прежде всего, «русскость» автора, его укорененность в российской культуре. Важно для рецензента и то, что «выходцы из Советского Союза, где всякая религия преследовалась, Гиршовичи сохранили свое исконное вероисповедание — иудаизм». Уж насколько сохранили — вопрос другой (в отличие от критика, читатели-россияне знают ситуацию изнутри), но несомненно, что для молодого Гиршовича его еврейство существенно — об этом свидетельствуют и многие наблюдения путешественника, и сам маршрут необычного путешествия.

Юлия Винер. Любовь к языкам. Из цикла «Былое и выдумки». Новый мир, 2012, № 11

Новые воспоминания русскоязычной израильской писательницы — на сей раз о советской любви к «загранице» и об иностранных языках.

Девушка учит французский язык, мечтает (конечно же!) попасть в Париж — ну или хотя бы общаться с французами. Но к работе переводчика-международника ее, Винер Юлию Мееровну, естественно, не допускают. Зато изучение английского не пропадает зря: ей удается (о чудо!) съездить в Лондон, в гости к родственникам. В 1968 году! Для получения разрешения на выезд требуется посредничество… компартии Австрии.

Симптоматично для эпохи — в число изучаемых языков входит польский. И именно этот язык парадоксальным образом способствует пробуждению у мемуаристки еврейского самосознания — через память о Холокосте:

У нас об этом вообще практически не упоминалось, а в Польше сразу после войны стали появляться свидетельства очевидцев: «Я пережила Освенцим», «Я был в Треблинке», дневники погибших еврейских мальчиков и девочек, еще почище прогремевшего позже на весь мир дневника Анны Франк. А затем — настоящий обвал прозы, стихов, исторических исследований на эту тему. Некоторые польские писатели, в частности пронзительный Адольф Рудницкий, вообще ни о чем ином и писать не могли, одержимо писали об этом год за годом, десятилетие за десятилетием, постепенно обволакивая зияющую, необъяснимую рану двойственным туманом рационализации и мистики.

Геннадий Каневский. Синагога в бомбоубежище, или Ответ на незаданный вопрос. Рецензия на роман Ильи Берковича «Отец» (СПб., 2011). Новый мир, 2012, № 11

Беркович — бывший ленинградец, начинавший (и интересно начинавший) в 1980-е годы как поэт. Каневский — тоже поэт, москвич. Роман — в духе «магического реализма». Завязка такова: Ребе из Камня, глава одного из хасидских течений, «посылает ученика в маленький израильский городок-поселение, дабы тот расследовал странные события, происходящие там, — появление загадочной секты, раздор и сомнения, разлад в душах». Но, замечает рецензент, «если это и фантасмагория — то она с оглядкой, с оговоркой, с планом, набросанным заранее и искусно воплощаемым. И тут возникает вопрос — что же позволяет ей балансировать на грани безумия, стать пропыленной, как улицы самарийского городка, как армейские ботинки дембеля из ЦАХАЛа, стать “бытовухой”, чередованием крупных планов и в то же время хасидской повестью, читай — повествованием о чудесах?»

Рецензия хорошая, то есть будящая желание прочесть роман, даже несмотря на предваряющую его аннотацию Людмилы Улицкой (будем надеяться, что это выбор издательства, а не автора). Одно замечание — Каневский пишет: «На обложке… стилизованная шестиконечная звезда. Но это не этническое повествование, полное только местного колорита и ничего более…» Разумеется, лепить на обложку всякой еврейской книги шестиконечную звезду — очень дурной тон, но все-таки этот символ означает нечто большее, чем примитивно понятая этничность.

Пауль Целан. Расшифровывая мир. Стихи. Дружба народов, 2012, № 11

Автор «Фуги смерти» представлен стихотворениями в новых переводах, выполненных Владимиром Летучим:

   МЫ, КАК ХРАНИТЕЛИ морского песка,

   в Неве-Авивим;

   не целованный

   камень плача,

   шелестел в ветре,

   прежде чем стать собой…

Михаил Румер-Зараев. Другая жизнь и берег дальний. Литературный дневник. Дружба народов, 2012, № 11

Еще один текст о русских евреях (а также и русских немцах) в современной Германии. Жанр обозначен как «литературный дневник», но едва ли это точно. Речь идет обо всем, начиная с быта. Приятно, что нет туповатых анекдотцев, на которые щедры многочисленные бытописатели этого социокультурного слоя, зато есть честное описание «нормы». Вот бывшие антисоветские (как им казалось) люди с чувством поют советские песни. Вот немецкая общага. Вот «истории успеха»: кто‑то нашел работу, кто‑то разбогател. Вот языковые курсы. Вот жизненные истории знакомцев — с воспоминаниями о немецких и советских лагерях.

А вот уже и коллизии современной немецкой культурной и политической жизни. Споры о пределах исторической вины немцев. Полемика между Мартином Вальзером и Марселем Райхом-Раницким. Обвинения Вальзера в антисемитизме. Скандал вокруг антиизраильских заявлений депутата-араба Джамала Карсли. Лингвистические рассуждения: проблема следа, оставленного нацизмом в немецком языке (Румер-Зараев признается, что его ужасно шокировало слово «гешефтсфюрер», означающее всего‑навсего «коммерческий директор»).

В общем, читать небезынтересно. Хотя все равно никак не отделаться от ощущения, что перед нами — плод избыточного эмигрантского досуга…