Михаил Аронович Лев (1917–2013)

Трудно писать в прошедшем времени о человеке, с которым связывала почти полувековая дружба. Тем более о таком человеке, каким был (увы, был…) Михаил Лев.

***

На фронт ушел добровольцем. Раненным попал в плен. Лишь с третьего раза (а каждый мог окончиться расстрелом) все-таки вырвался из плена, вступил в партизанский отряд. Стал разведчиком, затем командиром отряда разведчиков, а к концу войны — начальником штаба полка.

Принято считать, что людей объединяет общая судьба (моя, правда, сложилась немного иначе: гетто и два концлагеря). Вероятно, это действительно так. Мы были едины в стремлении свидетельствовать о преступной сущности фашизма.

Первые его произведения — рассказы «У Березины», «Партизанские тропы», повесть «Если бы не друзья мои…» — не только документальны, а связаны с биографией автора. Название повести порождено реальным событием. Когда перед строем пленных немецкий офицер объявил, что тот, кто знает о еврее и не выдаст его, сам будет расстрелян, Михаил рванулся вперед, но друзья — Николай Сергеев и Федор Пименов — с обеих сторон держали его за руки. Тем не менее, чтобы из-за него их не расстреляли, он вырвался. И когда обреченных уже уводили, те же друзья, избив конвоира, вызволили Мишу.

За автобиографическими произведениями последовали другие, но тоже документальные. Одним из первых Михаил Лев написал о восстании в концлагере Собибор. Восстание, которое поднял бывший офицер Красной армии Александр Печерский, и массовый побег, естественно, не обошлись без потерь, но этот концлагерь оказался единственным, который немцам после случившегося пришлось ликвидировать.

Как бы продолжением книги о Печерском («Почти легенда») стала следующая — документальный роман «Суд после приговора».

Во время восстания узники убили не всех палачей — только тех, кто в это время находился в лагере. После войны некоторых мучителей Собибора, избежавших судьбы «коллег», удалось отдать под суд. В своей книге Михаил Лев приводил факты об этих «судебных процессах» и «исполнении» приговоров. Обершарфюрера СС Эриха Бауэра, известного под кличкой «газмейстер», судили за то, что он на протяжении полутора лет при помощи газа уничтожил сотни тысяч людей. Его приговорили к смертной казни через повешение. Однако вскоре этот приговор оказался заменен пожизненным тюремным заключением. Но и «пожизненное» продолжалось недолго. И он, тот самый газмейстер Бауэр, выступил свидетелем защиты на процессе другого собиборовского изверга — Болендера… Словом, убийцы оказались на свободе и занимали вполне мирные должности. Болендер стал портье в ресторане, Карл Френцель — помощником режиссера, Франц Вольф — владельцем склада.

Главную задачу своей отвоеванной у немцев жизни Михаил Лев выполнил. При этом для меня он был не только талантливым писателем, сильной личностью, честным человеком, но и многолетним преданным другом, просто Мишей. Хоть мы и обитали в разных городах, однако жили интересами и проблемами друг друга, активно переписывались и перезванивались. А раз в году случался 24-дневный (таков был срок путевки в Дом творчества писателей в Дубултах) праздник — Миша с женой Люсей, молдавский поэт Анатоль Гужель с женой Зиной и мы с мужем Семой в июне съезжались на Рижское взморье. Не столько ради моря и пляжа, сколько ради встречи, общения, ради того, чтобы вместе отметить день рождения Миши (моей обязанностью на его чествованиях было петь еврейские песни). И ради вечерних прогулок вдоль моря (днем Миша всегда, а я, грешная, не каждый день, работали). Любовались предзакатной красотой неба, слушали тихие всплески волн, но все же отвлекались на разговоры о том, что казалось тогда важным: получена ли рецензия на сданную рукопись, кто и что в ней написал. Особенно волновало, сколько времени книга, миновавшая наконец рецензирование и редактирование, пролежит в цензуре. Да мало ли что волновало в то отнюдь не благоприятное, тем более для нас, время… Почему-то не делились замыслами будущих работ. Лишь однажды по увлеченному рассказу Миши об одном неизвестном герое, Петре Оранском, я догадалась: он напишет или, возможно, уже пишет об этом человеке.

Петр Оранский, военнопленным попав в Югославию (звали его там Перо Рус — сербам было трудно произнести настоящие имя и фамилию), организовал партизанский батальон, который совершил множество диверсий. Об одной, особенно дерзкой, фашисты уже не могли умолчать и даже сообщили в газете, упомянув и Перо Руса.

***

Этим беглым и отнюдь не полным перечислением не исчерпывается литературное наследие Михаила Лева — одного из последних писателей его поколения, творивших на языке идиш. Завершают это наследие неоконченные мемуары «Горит в памяти свеча», главы которых по мере написания публиковала нью-йоркская газета «Форвертс». Работу над ними прервали тяжелая болезнь и смерть, к всеобщему горю победившая этого, казалось, непобедимого человека.