Геннадий Эстрайх
[Elissa Bemporad. Becoming Soviet Jews]
Август 2013
Аннотации
Версия для печати


Bemporad E. Becoming Soviet Jews: The Bolshevik Experiment in Minsk. – Bloomington; Indianapolis: Indiana University Press, 2013. – xi, 276 p.: ill. – (A Helen B. Schwartz Book in Jewish Studies). – (The Modern Jewish Experience).



Лет десять тому назад я приехал на семинар в Европейский университет Санкт-Петербурга и, как обычно, постарался максимально использовать пребывание на берегах Невы для работы в библиотеке. В то время я готовил книгу, которая вышла в 2005 году под названием «In Harness: Yiddish Writers’ Romance with Communism» («В упряжке: Роман еврейских писателей с коммунизмом»). У меня уже были написаны разделы о еврейской литературной жизни в Москве, Киеве и Харькове, но явно не хватало материалов о Минске, и я надеялся, что найду достаточно «сырья» в Российской национальной библиотеке, в отделе литературы на языках стран Азии и Африки — идиш почему-то попал в эту группу, возможно из-за его советской (биробиджанской) принадлежности к Дальнему Востоку. Я заказал несколько работ, вышедших из-под пера ведущих минских еврейских литературных критиков и теоретиков — Якова Бронштейна и Хацкеля Дунеца, но начав их читать, вскоре почувствовал тошноту и головокружение. Со мной такое и раньше случалось — на лекциях по истории КПСС и начертательной геометрии, а также на одном спектакле в московском Театре киноактера. Короче, я поспешил закрыть эти переполненные марксистской казуистикой труды и больше к ним не возвращался, а книга моя так и осталась без главы о Минске…


***


У довоенной еврейской жизни на Украине и в Белоруссии был общий — советский — знаменатель. Но «числители» значительно разнились. Украинский вариант означал своего рода «геттоизацию»: в национальных районах, национальных сельских и поселковых советах. В целом на Украине идиш являлся языком национального меньшинства. Иначе обстояло дело в Белоруссии, где он стал одним из четырех равноправных языков республики. Не случайно, например, Яков Бронштейн оставил свой след не только в еврейской, но и в белорусской литературной критике, а Хацкель Дунец одно время ходил в заместителях наркома просвещения БССР. В самом начале 1920-х поговаривали даже о создании белорусско-еврейской республики. При этом, хотя по статусу идиш и культурная деятельность на нем стояли в Белоруссии существенно выше, по общему культурному уровню еврейской среды Минск значительно уступал Киеву, где еще до Первой мировой войны сконцентрировалась значительная группа еврейских писателей, критиков, педагогов и художников. После 1917 года они проявили себя, основав легендарную Культур-лигу, ставшую образцом для аналогичных организаций в разных концах бывшей Российской империи, а также во Франции, Голландии, США и даже ЮАР. Однако автономистские идеи Культур-лиги, созданной при активном участии сионистов-социалистов и фолкистов, в Минске особой поддержки не нашли — там традиционно доминировал Бунд, чьи идеологи как огня боялись всего, что могло подчеркнуть и усилить национальную рознь. К тому же еврейские социалисты в Белоруссии играли ведущую роль и не видели необходимости ради «автономии» уходить из «мейнстрима».


О том, как жилось минским евреям в этом самом «мейнстриме», мы узнаем из новой книги американского историка Элиссы Бемпорад «Becoming Soviet Jews: The Bolshevik Experiment in Minsk» («Так создавались советские евреи: Большевистский эксперимент в Минске»), которая вышла недавно в издательстве Индианского университета. Можно сказать, что Минску повезло — ни одному из советских городов пока не посчастливилось стать объектов такого серьезного и глубокого анализа, выполненного еврейским историком.


Приведенные автором многочисленные примеры иллюстрируют статус идиша в столице Белоруссии. Так, 15 июля 1921 года, во время открытия Белорусского государственного университета, секретарь еврейских секций республиканской компартии обратился к собравшимся по-еврейски. Производственные и профсоюзные собрания на предприятиях города нередко проходили на идише, тем более что многие неевреи, включая, например, председателя Совета народных комиссаров БССР Николая Голодеда, в какой-то степени этим языком владели. Вывески с еврейскими буквами присутствовали далеко не только на зданиях железнодорожного вокзала, университета или правительственных учреждений. А еще в 1937 году на улицах Минска можно было увидеть хлебовозную машину с надписью на идише — причем на местном, литовско-белорусском диалекте: «брейт» (хлеб) вместо стандартного «бройт».


Еврейская религиозная жизнь в Минске сохранялась и в 1920-е, и даже в 1930-е годы — несмотря на конфискацию большинства синагог и широкомасштабную антирелигиозную пропаганду. Как и прежде, какая-то часть детей получала базовое образование в хедерах. Кое-кто из молодежи обучался в ешиботах — их число здесь было самым большим в Советском Союзе. Особо важную роль играл «коробочный сбор» — система косвенных налогов, сложившаяся в еврейской общине России еще до революции. Советская «коробка» отличалась тем, что оставалась вне контроля властей и полностью шла на поддержание традиционных общинных институтов. Собиралась она как добавленная стоимость кошерного мяса. При этом в 1928 году кошерной была бо́льшая часть говядины, продаваемой в городе через государственные и кооперативные магазины, включая мясо, поставляемое подразделениям Красной армии. Картина изменилась в 1930-е, когда кошерное мясо, а порой и просто какое-либо мясо, почти исчезло из торговой сети. К искоренению «коробочного сбора», разумеется, приложили руки еврейские коммунисты, постоянно и безжалостно боровшиеся за «гегемонию на еврейской улице», в частности — путем организации показательных процессов против религиозных деятелей.


Особое внимание уделялось молодому поколению. За соблюдение еврейских праздников и субботы ученики теряли право посещать школу. Среди других «вредных традиций» велась борьба и с мацой — детям запрещали приносить ее в школу, а в пасхальные дни им раздавали бублики. Конечно, строгость выполнения антирелигиозных указаний зависела от усердия учителей. Судя по всему, многие из них были склонны закрывать глаза на «нарушения» — в 1928/29 учебном году из 178 учителей еврейских школ только четверо являлись членами или кандидатами в члены партии, а тринадцать человек состояли в комсомоле. Более того, некоторые из учителей по субботам старались не писать на доске, а в дни еврейских праздников подчеркнуто празднично одевались.


Несмотря на все усилия властей, обрезание уходило из минской еврейской жизни крайне медленно. В сентябре 1928 года рабочий одного из предприятий города написал в еврейскую секцию письмо о том, что государственный еврейский детский сад отказался принять его сына, ибо, как потом объяснялось в евсековской документации, «его ребенок “особый” ввиду несовершения над ним обряда обрезания». Действительно, до середины 1930-х обрезание в Минске — и не только в Минске — оставалось скорей нормой, чем исключением, и соблюдалось даже в семьях коммунистов. Реальные истории зачастую напоминали сюжет бабелевского рассказа «Карл-Янкель». Вину за совершение обряда часто брали на себя «несознательные» матери и бабушки.


Еврейским женщинам, изменению их статуса в советском обществе, профессор Бемпорад посвятила отдельную главу. Традиция сталкивалась с новыми формами взаимоотношений, включая «свободную любовь», практикуемую какой-то частью городского населения. Например, еврейский литературный критик Наум (Нохем) Ойслендер не скрывал «менаж а труа» с женой, еврейской поэтессой Мирой Хенкиной, и студенткой музыкального училища. Однако в большинстве еврейских семей сохранялось традиционное гендерное разделение ролей и обязанностей. После замужества женщины, даже получившие профессиональное образование и опыт работы, обычно становились домохозяйками и только меньшинство выбирало путь «общественниц». В начале 1928 года среди 1542 евреев — членов партии, состоявших на учете в Минске, насчитывалось всего 328 женщин.


***


Было бы правильным издать «Becoming Soviet Jews» и по-русски. Тем более что многие стороны жизни довоенного Минска отражают общую картину Советского Союза 1920–1930-х годов. Так уж сложилось, что современные еврейские историки России, Украины и Беларуси сравнительно мало пишут о советском периоде. То ли эти сюжеты вызывают у них ощущения, сходные с моими при чтении трудов минских теоретиков соцреализма, то ли им мешает недостаточное знание идиша — абсолютно обязательного языка для такого рода исследований. Так или иначе, в последние годы по-английски вышли важные монографии, описывающие и анализирующие политические, социальные и культурные аспекты еврейской жизни в СССР. Работа Элиссы Бемпорад сделала эту библиотеку еще богаче. Переводы хотя бы части этих книг на русский язык, несомненно, нашли бы своего читателя.