Часть 1. Откуда вырос главный сюжет, или Всему виной статья Леона Ленемана в этом журнале

По существу, все началось сбоку от главного сюжета, обозначенного выше в общем заголовке.

125 лет со дня рождения второго российского нобелиата «Народ Книги в мире книг» отметил на обложке № 114 анонсом: «Борис Пастернак и Авром Суцкевер», а в самом журнале — материалом главного редактора (он же в данном случае публикатор, переводчик и комментатор) «Встреча двух поэтов». Фактически этот материал построен на впервые переведенной с идиша статье Леона Ленемана «Как Борис Пастернак подарил свое стихотворение — Аврому Суцкеверу» (1958).

Прочитав эту публикацию, можно подумать, что речь идет о достойном еврейском журналисте, описавшем встречу всемирно знаменитого русского поэта с поэтом еврейским.

Но мне-то имя журналиста Леона Ленемана знакомо уже четверть века (с тех пор, как прочел о нем в рукописи седьмой книги мемуаров Эренбурга, которые готовил к печати и комментировал). Потому некая, хочешь не хочешь, реклама, устроенная этому господину на страницах питерского русско-еврейского журнала, меня раздосадовала. Однако досада — не информационный повод для публицистики. Не знаю, взялся бы я за эту статью или нет, если б во вступительной заметке к опусу Ленемана не был процитирован фрагмент неизвестных у нас мемуаров Суцкевера об Илье Эренбурге (они были написаны в год смерти Эренбурга и спустя восемь лет после выхода во Франции книги Ленемана «La tragédie des juifs en URSS», о которой речь еще впереди).

В этом фрагменте содержался рассказ Суцкевера о московском застолье в 1944-м, которое Павел Антокольский устроил в его честь, пригласив также Пастернака и Эренбурга. Суцкевер обратил внимание на то, что два русских писателя не разговаривают друг с другом и что Эренбург этим явно огорчен, однако причины их ссоры остались ему неизвестны. Следом утверждалось, что Эренбург был евреем в неменьшей степени, чем поэт, декларировавший с пафосом: Я — еврей! (в примечании имя этого поэта раскрыто: еврейский стихотворец Ицик Фефер — о нем тоже речь еще впереди)[1].

Мне захотелось познакомиться с полным текстом мемуаров Суцкевера об Эренбурге, и это желание в редакции «Народа Книги» было удовлетворено легко и сразу[2].

Обычно читатели ценят в мемуарах то, что для них интересно и ново. Мемуары Суцкевера об Эренбурге оказались ценны новой информацией, которой я, зная контекст, в основном поверил[3]. В итоге они дали и существенный для статьи материал, и одновременно информационный для нее повод. Приведу ряд значимых фрагментов из этих воспоминаний.

Начну с прямого свидетельства Суцкевера о том, что сделал для него Эренбург в 1944-м:

29 апреля 1944 года в московской «Правде» появилась статья Эренбурга обо мне под названием «Торжество человека». Эта статья — полстраницы «Правды» в самый разгар войны — произвела необычайное впечатление. Можно сказать, она сотворила историю. Московские евреи говорили мне, что такого открытого вдохновенного прославления сражающегося еврея они уже давно на страницах «Правды» не видели. Статья сразу же была перепечатана на различных языках народов Советского Союза. Раз так пишет «Правда» — по-иному стали смотреть на еврейского партизана, причем не только в Москве, но и в лесах Белоруссии и Литвы. Мне, на адреса Ильи Эренбурга и Еврейского антифашистского комитета, поступили сотни приветственных писем, телеграмм и всевозможных просьб от сосланных, бесприютных виленских и невиленских евреев из Средней Азии, от еврейских красноармейцев, офицеров и генералов на фронтах… <…> …Статья Эренбурга сразу же сделала меня популярным в Москве. С наиболее значительными еврейскими писателями я уже был знаком. Статья добавила престижа и мне, и им. Теперь начали льнуть ко мне и русские писатели, в особенности те, кто по происхождению являлись нашими соплеменниками. Мои стихи переводили на русский, студентам устраивали встречи со мной в Московском университете, издательства и театры заключали со мной договоры об издании книг и написании пьес[4].

Теперь суждение Суцкевера о роли самого Эренбурга в СССР того времени:

Эренбург во время войны был самым популярным и любимым писателем в Советском Союзе. Его любила армия и его почитала студенческая молодежь. К нему постоянно тянулись молодые таланты. С его рафинированным европейским вкусом и чутьем на всё подлинное и оригинальное, он сразу понимал, является ли молодой человек с рукописью «поэтом по крови» или же способен только перепевать банальности.

И еще одно:

Его популярность на фронте и в тылу вызывала к нему немало зависти. Такие писатели, как Михаил Шолохов и Алексей Толстой, открыто выказывали свое крайне негативное отношение к Эренбургу. Они не могли принять, что еврей является самым сильным выразителем российских чувств в военные годы.

В связи с Эренбургом и Еврейским антифашистским комитетом (ЕАК) Суцкевер написал:

Официально Илья Эренбург являлся членом Еврейского антифашистского комитета. Его имя стояло — и, как это было тогда принято, у него об этом не спрашивали — под всеми важными заявлениями и декларациями комитета. <…> …Эренбург состоял членом Еврейского антифашистского комитета, однако был о нем не слишком высокого мнения. Он называл его с иронией: антиеврейский комитет.

Наконец, важные и откровенные свидетельства на тему: Эренбург и еврейский вопрос. Начнем с литературы:

При всей своей занятости Эренбург никогда не жалел для меня времени. Я ему часто читал свои еврейские стихи, и, за исключением древнееврейских слов, он их понимал. Бывало, он просил меня прочитать стихи на древнееврейском.

— Я не понимаю древнееврейский язык, но мне нравятся пророческие звуки.

Пару стихотворений Бялика и Черниховского, которые помнил наизусть еще со школьных лет, я ему несколько раз читал.

Затем политически значимые суждения о подготовке международного решения о еврейском государстве:

Он (Эренбург. — Б.Ф.) прибыл в Вильнюс, когда еще шли бои на улицах. Еврейская партизанка подошла, чтобы его проверить. Он назвал свое имя, и девушка от радости расплакалась. <…> Он спросил меня (после возвращения в Москву из Вильнюса. — Б.Ф.), о том, что слышно в еврейской Москве. Я проинформировал его о еврейской делегации, которая ходила к Литвинову. Литвинов спросил у них о еврейских требованиях на готовившемся послевоенном мирном конгрессе. Шахно Эпштейн и Михоэлс запросили Крым в качестве еврейского центра.

— Бросьте, — ответил дипломат. — Если говорить о территории, то чем не годится Палестина, которую поддержат все зарубежные евреи?

Эренбургу этот ответ понравился. Уж если территория, так действительно Палестина. Я высказал ему свое мнение, и он был со мной согласен.

Теперь о «Черной книге»:

Илья Эренбург действительно собрал потрясающий материал о еврейской Катастрофе. Красноармейцы присылали ему дневники, завещания, фотографии, стихи, документы, которые они находили в сотнях уничтоженных городов и местечек. Партизаны предоставляли ему описания еврейского героизма. <…> Несколько дневников принадлежали еврейским детям, спасенным в церквях. В основном, Эренбург показывал мне и просил прочитать и перевести ему дословно стихи и хроники, написанные по-еврейски. <…> «Черная книга», составителем и редактором которой являлся Эренбург, должна была выйти в трех больших томах на десятке языков. Его ближайшим сотрудником был Василий Гроссман.

Еще одно неизвестное прежде свидетельство:

В последний раз я видел Эренбурга в мае 1946 года, накануне своего отъезда из Советского Союза в Польшу. <…> Я сказал ему, что еду в Польшу, но моя мечта приехать на Землю Израиля. <…>

— Я бы очень хотел отправить через вас подарок для Иерусалимского университета.

— Что, например, Илья Григорьевич?

— Материал из «Черной книги». Боюсь, ее ждет здесь плохая судьба.

А теперь, когда взаимоотношения и полное доверие между Суцкевером и Эренбургом, думаю, убедительно проиллюстрированы, приведу главное в контексте моей темы — финальный абзац мемуаров, имеющий самое прямое отношение к антиэренбурговской главе в книге мсье Ленемана:

Еврейский мир позднее предъявил ему (Эренбургу. — Б.Ф.) тяжелое обвинение. Ни больше ни меньше — что он был причастен к аресту советских еврейских писателей. Я годами изучал этот предмет и убежден, что обвинения совершенно безосновательны.

Конечно, здесь Суцкевер имеет в виду немалую часть западного еврейства, включая евреев Израиля до массового переезда туда евреев СССР, в частности участников Отечественной войны, на собственной шкуре познавших тогдашнюю советскую жизнь, — именно благодаря им отношение к несионисту Эренбургу в Израиле с тех пор заметно переменилось к лучшему…

Остались конкретные и необходимые исторические подробности. Вот они.

Начало антиэренбурговской кампании в Европе, о которой написал Суцкевер, можно датировать 22 августа 1957 года, когда парижская газета «Монд» напечатала статью своего специалиста по русским делам Андре Пьера (подписана: А.П.): «Антисемитизм в СССР во времена Сталина (израильский журналист обвиняет Илью Эренбурга)». Основанием для нее были утверждения журналиста по имени Бернард Турнер, опубликованные в журнале на идише «Di goldene keyt»[5]. Арестованный в 1943-м, Турнер отбывал срок в сибирском концлагере возле Братска. В этом же лагере, по его словам, в 1949 году находились в заключении еврейские писатели Фефер и Бергельсон, которые поведали ему, что именно Илья Эренбург выступал главным свидетелем обвинения на процессе ЕАК.

Получив от французских друзей этот номер «Монд», Эренбург тут же написал главному редактору газеты Юберу Бёв-Мери: «… Турнер утверждает, будто бы обвинения против меня он слышал от погибших писателей. Обвинить человека на основании вымышленных слов мертвых людей, слов, которые мертвые не могут опровергнуть, прием не новый. Но я не могу скрыть моего удивления тем, что газета "Монд", обычно помещающая серьезную информацию, сочла возможным предоставить место инсинуациям, почерпнутым из недобросовестного источника»[6]. Эренбург знал, что вся его почта в СССР перлюстрируется, потому письмо написано так, чтобы, с одной стороны, редакция газеты «Монд» не смогла его не напечатать, а с другой — чтобы не спровоцировать московских литературных шавок на обвинения автора в антисоветизме[7]. «Монд» поместила письмо Эренбурга на десятой странице номера от 26 сентября 1957 года под заголовком «Антисемитизм г. Эренбурга». В редакционном комментарии подчеркивалось: поскольку Эренбург в своих публичных выступлениях в Лондоне (1950) и Буэнос-Айресе (1954) заявлял, что лично не общался с советскими еврейскими писателями и не может ничего о них сказать, а теперь пишет, что среди них были и его друзья, у газеты «Монд» нет основания предпочесть сказанное Эренбургом сказанному Турнером, хотя Эренбург и считает последнее ложью.

Может быть, по-своему они были тогда и правы…

Еврейские писатели П.Маркиш, Л.Квитко, Д.Гофштейн, Д.Бергельсон, И.Фефер, расстрелянные по приговору военного трибунала от 18 июля 1952 года (приговор был основан на постановлении Политбюро ЦК КПСС), оказались в числе ста десяти человек, арестованных в 1948–1949 годах по делу ЕАК. Ни об их аресте, ни о суде и вынесенном приговоре при Сталине официально объявлено не было. Эренбург последний раз видел своего друга Переца Маркиша 23 января 1949-го в Союзе писателей на панихиде по поэту М.Голодному: «Маркиш горестно сжал мне руку; мы долго глядели друг на друга, гадая, кто вытянет жребий»[8]. Каждый ждал ареста…

Конечно, слухи о происходивших арестах еврейских писателей распространялись по литературной Москве, и Эренбург об этом узнавал тоже, равно как и о высылке их родственников, но о дальнейшей судьбе арестованных не знал ничего. Только после инициированного Берией сообщения в печати за 4 апреля 1953 года об освобождении «врачей-вредителей» появилась надежда, что выпустят и писателей (о том, что они уже расстреляны, не знали даже их близкие)… Еврейские писатели были посмертно реабилитированы лишь 22 ноября 1955 года, но и об этом их родственникам официально сообщили лишь в 1956-м. Эренбург понимал, что Турнер лжет о встрече в лагере с Фефером и Бергельсоном, но, упоминая об этом в письме редактору «Монд», он не мог ни на что сослаться — информация о расстреле деятелей ЕАК продолжала оставаться в СССР засекреченной. Ну, а то, что в лагеря высылают только приговоренных к заключению, было в стране общеизвестно. Академик Лина Штерн, осужденная в июле 1952-го по делу ЕАК, но оставленная в живых, после освобождения из лагеря рассказала вдове Маркиша, что единственным из подсудимых, кто на суде признал себя виновным и давал показания на остальных, был именно Фефер[9].

Западные литераторы о судьбе еврейских писателей в СССР знали лишь то, что их имена в советской печати исчезли примерно с 1949 года. Можно понять поэтому, что ряд зарубежных газет (французская «Монд», британская «The Spectator» и др.) охотно выдумку Турнера подхватили. А Леон Ленеман пересказал ее подробно в своей книге о трагедии советских евреев (в 1958 году она вышла на идише в Буэнос-Айресе, а в 1959-м — по-французски в Париже). В ней, со ссылкой на Турнера, гибель еврейских советских писателей ставилась в вину Эренбургу.

События, связанные с травлей Эренбурга на Западе, сам Илья Григорьевич впервые описал в шестой книге воспоминаний (время ее действия: июнь 1945-го — март 1953-го). Эту книгу он тогда считал последней в цикле своих мемуаров, но о событиях 1956–1957 годов захотел хотя бы глухо упомянуть в главе, где речь шла об антисемитских кампаниях конца 1940-х. Это упоминание выглядело так:

Несколько лет спустя один журналист в Израиле выступил с сенсационными разоблачениями. Он утверждал, что, находясь в тюрьме, встретил там поэта Фефера, который будто бы сказал ему, что я повинен в расправе с еврейскими писателями. Клевету подхватили некоторые газеты Запада. У них был один довод: «Выжил? Значит, предатель»[10].

Публикация шестой книги мемуаров, подготовленная «Новым миром» осенью 1964 года, была запрещена секретарем ЦК КПСС по идеологии Ильичевым. Правда, как раз в ту пору в Политбюро созрел антихрущевский заговор, Хрущев на пленуме ЦК был отправлен на пенсию, у власти возникли новые заботы, и ей стало не до «Нового мира». Поэтому редакции позволили под собственную ответственность решить вопрос о мемуарах Эренбурга, и с начала 1965-го шестую книгу начали печатать. А в конце 1966-го Илья Григорьевич решил сесть за седьмую книгу — о времени послесталинского, то есть хрущевского, правления[11]. В ее двенадцатой главе появился внятный рассказ об антиэренбурговской кампании на Западе... Однако публикации того, что писатель написал перед смертью, его читателям пришлось ждать еще 24 года… Вот отрывок из этого текста:

Статью Турнера перепечатали разные газеты Запада, а в 1959 году в Париже вышла книга Леона Ленеманна, который рекомендует себя корреспондентом израильских, американских и южноафриканских газет. Одна глава посвящена мне. Автор не довольствуется измышлениями Турнера, он приводит также рассказ американского журналиста доктора Шошкеса: «Был еще один свидетель обвинения. Вдовы и сироты убитых писателей знают его имя: это Илья Эренбург. Он приезжал на заседание трибунала в своем автомобиле. После того как он отягчал судьбу подсудимых своими показаниями, он спокойно возвращался к себе, в свою квартиру на одной из самых центральных улиц Москвы — улице Горького».

Я не знаком ни с Турнером, ни с Ленеманном, ни с доктором Шошкесом. Не только семьи погибших еврейских писателей, но и все советские люди, имевшие близких среди жертв Ежова и Берии, знают, что тех, кого намеревались расстрелять, не отправляли ни в какие лагеря. Военный трибунал в Москве в 1952 году приговорил к расстрелу еврейских писателей, в том числе Д.Бергельсона и И.Фефера. О процессе и судьбе писателей я узнал только после их посмертной реабилитации. Никогда меня не привлекали к следствию и, разумеется, не вызывали ни на какой суд. Единственное правильное в сообщении доктора Шошкеса, что я жил и живу на улице Горького[12].

Итак, Турнер и Шошкес лгали откровенно, а Ленеман распространял их выдумки… Но не читавший на идише Эренбург журнала «Di goldene keyt» в руках не держал и не знал, кто именно напечатал заметки Турнера в 1956-м, после чего они и пошли гулять по свету. Это был его друг Авром Суцкевер, основатель и бессменный главный редактор журнала.

Возникает множество недоуменных вопросов. Первый и самый очевидный: почему Суцкевер так поступил? Выше приводились его слова 1967 года: он убежден, что все обвинения против Эренбурга безосновательны. Как это совмещается?

Возможно, все дело во времени: в мае 1946-го восхищавшийся Эренбургом и благодарный ему Суцкевер переехал в Польшу, откуда затем перебрался в Израиль. О том, что происходило в СССР в 1948–1953 годах, он знал лишь приблизительно. До него могли доходить сообщения из Лондона в 1950-м и из Буэнос-Айреса в 1954-м — о том, как Эренбург уклоняется от прямых ответов на вопросы о судьбе советских еврейских писателей. Но о том, в каких обстоятельствах Эренбург в те годы жил и работал в Москве, на какие компромиссы ему случалось идти и на какие он не шел никогда, Суцкевер не знал ничего, а что он об этом думал, мы уже не узнаем. Высказался он обо всем прямо только сразу после смерти Эренбурга, и это дезавуировало опубликованные им заметки Турнера. Ну, а признать собственную ошибку и даже некоторую вину перед покойным писателем (ведь не поверь он Турнеру и не напечатай его заметки, кто знает, пошел бы тогда гулять этот текст по миру или нет) — у поэта-партизана Аврома Суцкевера, увы, духу не хватило.

Должен сказать, что не один я недоумеваю по части публикации Суцкевером заметок Турнера. Американский исследователь Джошуа Рубинштейн признался мне, что до сих пор не может этого понять. Недоумевает и Мария Григорьевна Рольникайте, познакомившаяся с Суцкевером в Вильнюсе еще в мае 1945 года, — недоумевает, зная, чем он был обязан Эренбургу, и никогда не забывая, как дружески И.Г. отнесся к ее первой книге «Я должна рассказать»…

Теперь разберемся с тремя польскими евреями, оклеветавшими Эренбурга, — Турнером (первым сочинителем лжи), Шошкесом (добавившим к ней сочные детали) и Ленеманом (ее тиражировавшим).