Ефим Меламед
Ирония судьбы Аврома Абчука
Апрель 2017
История
Версия для печати

Книга очерков еврейского поэта и литературоведа Хаима Бейдера о своих коллегах, тех, кто творил на протяжении прошлого столетия литературу на идише, открывается заметкой о забытом ныне прозаике и литературном критике Авроме (Абраме Пинхусовиче) Абчуке (1897–1937), авторе романа «Гершл Шамай», вызвавшего в свое время широкий резонанс и привлекшего внимание читателей[1]. По мнению Бейдера, этот роман Абчука и стал основной причиной трагического финала его жизни:


И вот ирония судьбы, именно слишком шумные восхваления в первую очередь погубили писателя. «Гершл Шамай» объявляется книгой, насквозь наполненной «троцкистскими тенденциями». Судьба писателя незамедлительно решена: арест 17 сентября 1937 г., расстрел 10 октября [2].


Можно догадаться, откуда Бейдер почерпнул эту версию. Примерно так же, но значительно подробнее, она изложена в мемуарах хорошо знавшей Абчука Эстер Розенталь-Шнайдерман (1902–1989), педагога и автора учебников для еврейских школ[3]. В отличие от них обоих, автор этих строк имел возможность изучить архивно-следственное дело, которое завели на Абчука в НКВД УССР после его ареста, имевшего место не 17, а 20 сентября 1937 года[4]. Могу засвидетельствовать: ни роман «Гершл Шамай», ни вообще литературная деятельность писателя в деле даже не упоминаются.


Авром Абчук


Скорее роковую роль для уроженца Луцка, ныне административного центра Волынской области Украины, а в межвоенный период — столицы Волынского воеводства Польши[5], сыграли «иностранное» происхождение и нелегальный переход границы, который он вместе со своей невестой Г.М.Шнейдер (по второму мужу Соголовой) совершил в июне 1923 года близ местечка Славута[6]. Как утверждала позднее Соголова, оба они были увлечены мечтой «жить в стране социализма»[7]. Сам Абчук, правда, объяснял собственные мотивы прозаичнее: в связи с закрытием в Луцке еврейской народной школы он, тамошний учитель, потерял работу и рассчитывал вновь найти ее в СССР. Кроме того, он надеялся получить в «стране социализма» возможность печатать свои литературные произведения[8].


В обвинительном заключении, составленном 22 октября 1937 года (почему-то задним числом, уже после расстрела), сказано, что, по полученным 3-м отделом Управления государственной безопасности НКВД УССР данным, «проживавший в Киеве писатель Абчук Абрам Пинхусович, прибывший нелегально из Польши в СССР, является агентом иностранной разведки и проводит шпионскую работу в пользу одного из иностранных государств»[9].


Изложенные в деле подробности этой «шпионской работы» выглядят смехотворно. Уже на втором допросе, 29 сентября, арестованный признал, что является польским агентом, а завербовал его в 1925 году некий Фроим Пеклер, знакомый еще по Луцку, который шантажировал Абчука — угрожал сообщить в органы, что тот нелегально перешел границу. Согласно протоколу допроса, по заданию Пеклера Абчук готовил доклады о ряде предприятий Киева, в том числе Кожзаводе и Посадочной фабрике[10], где руководил кружками рабкоров и молодых писателей (и где, кстати, трудились прототипы героев его нашумевшего «производственного» романа[11]), — собирал данные о состоянии этих предприятий, выполнении ими планов, количестве рабочих, их заработной плате и политических настроениях. После отъезда Пеклера в Биробиджан уже для другого польского агента, Израиля Гинзбурга, Абчук якобы добывал — через работавшего на той же Посадочной фабрике инженера Векслера — чертежи ее оборудования, то есть, говоря современным языком, занимался промышленным шпионажем, а также, вращаясь среди киевских учителей, собирал сведения и об их настроениях, в частности — об отношении к коренизации[12].


Можно только догадываться, какими методами Абчука вынудили признать всю эту бесхитростную галиматью. В деле нет ни каких‑либо вещественных доказательств, ни протоколов очных ставок с лицами его уличающими, как нет, собственно, и материалов суда. Имеется лишь справка о том, что по постановлению НКВД СССР и прокурора СССР от 7 октября 1937 года писатель был осужден «по первой категории», то есть к расстрелу, и что приговор приведен в исполнение 10 октября того же года. Неудивительно, что в 1956 году, при пересмотре дела в ходе реабилитации, к чему подошли куда более тщательно, чем при проверке, произведенной в октябре 1940-го по жалобе вдовы писателя, Хаи Корф (жалоба эта осталась без удовлетворения), выявилось очевидное: дело полностью сфабриковано. Никаких данных о принадлежности Абчука и других фигурировавших в следственных материалах лиц к польским разведорганам не обнаружилось. Более того, с Абчуком не были знакомы ни Гинзбург, ни Векслер, а последний к тому же не работал на Посадочной фабрике; существование же лица по имени Фроим Пеклер вообще было поставлено под сомнение. Наконец, по свидетельству секретаря парторганизации Посадочной фабрики, ее давно устаревшее оборудование едва ли могло представлять интерес для иностранных государств[13].


Ирония судьбы Абрама Абчука видится, однако, в другом…


В том же архивном фонде хранится и четырехтомное групповое дело, заведенное несколько раньше, 10 апреля 1936 года, на коллег Абчука по киевскому Институту еврейской пролетарской культуры (ИЕПК), где он сначала являлся аспирантом, а затем работал научным сотрудником секции литературы и критики[14]. Под маркой этого института вышел в свет его литературоведческий труд «Этюды и материалы к истории еврейского литературного движения в СССР, 1917–1927» — уникальный, тщательно документированный источник сведений о писательских объединениях и группировках, а также литературных процессах, протекавших в первое послеоктябрьское десятилетие[15].


В еврейской литературной среде Абчука знали как пылкого ленинца (он даже сына назвал именем покойного вождя[16]) и как «стопроцентного коммуниста», чьи слова «всегда были созвучны строгим требованиям, диктуемым советской литературе партией»[17]. Тем не менее его книга весьма скоро оказалась отмечена несмываемым клеймом. Об этом свидетельствует, в частности, выступление профессора-литературоведа Исаака Нусинова (1889–1950), влиятельного как в еврейском, так и в нееврейском литературных цехах, на пленуме правления Союза советских писателей СССР, состоявшемся 3 марта 1935 года. Посвятив свою речь, среди прочего, положению в «литературах братских народов», Нусинов назидательно подчеркнул: недостаточное внимание к этим литературам приводит к тому, что «здесь иногда слишком поздно разоблачается контрреволюционная сущность тех или иных произведений». И в качестве примера привел только одно из них — «троцкистскую по своему существу» книгу Абчука «Этюды и материалы», которая, по словам профессора, до последних дней «пользовалась поддержкой части критики»[18]. Не все, значит, сразу прозрели…


В групповом следственном деле «Этюды» неоднократно упоминаются, причем исключительно в отрицательном контексте. Так, они использовались для обвинения «в контрреволюционной вредительской работе на идеологическом фронте» научного сотрудника ИЕПК и главного редактора выпускаемых институтом изданий Михла (Михаила Ароновича) Левитана (1881–1937?)[19]. И тому пришлось признать своей ошибкой допуск к печати книги, «в которой протаскивались элементы троцкизма и еврейского национализма»[20]. Частично признал свою ответственность за выход «Этюдов» и автор предисловия к ним Макс Эрик (Залман Лазаревич Меркин; 1898–1937), руководитель литературной секции ИЕПК, оговорив, правда, в качестве смягчающего обстоятельства, что когда он пришел в институт, книга Абчука была уже почти готова[21]. Причастным к изданию оказался и сотрудник исторической секции Иона Хинчин (1892–1940). Один из свидетелей, судя по всему не жаловавший Хинчина, утверждал даже, что тот являлся фактическим редактором «Этюдов»[22]. Еще один «доброхот», ассистент ИЕПК Г.М.Рейтер, услужливо поделился со следствием имеющейся у него информацией, что «действительным редактором книги Абчука… был Борух Губерман» и что «Левитан, чтобы скрыть Губермана, принял вину на себя»[23].

В деле также подшита переведенная с идиша резолюция партгруппы ИЕПК от 25 января 1935 года, посвященная «Этюдам», — резолюция, в которой автор книги подвергался зубодробительной критике за то, что не вскрыл «контрреволюционной сущности троцкистских уста[но]вок в вопросах литературы связи между взглядами Троцкого в вопросах литературы с его контрреволюционными теориями по основным вопросам пролетарской революции», а также за «проявление гнилого либерализма… к контрреволюционному троцкизму в вопросах литературы». За все это Абчук был отстранен от научной работы в институте[24].


Наконец, не обойдены вниманием «Этюды» и в «Заключении (на основе материалов группы рецензентов) о печатных работах Научно-исследовательского института еврейской пролетарской культуры», подготовленном накануне его ликвидации в ЦК КП(б)У. «В этой книге, — сказано там, — под видом материалов к истории литературы приводится огромное количество длиннейших цитат различных контрреволюционных писателей эмигрантов». Вина же автора, по мнению анонимных рецензентов, усугублялась тем, что он эти цитаты «только комментирует» и «не дает никакого отпора»[25].


Но вот что удивительно: уже разоблаченного и заклейменного Абчука тем не менее не трогали даже тогда, когда уличали и судили его коллег, так или иначе причастных к изданию написанных им «Этюдов». Более того, об этой книге Абчука не вспомнили и позже, когда наступил и его черед...



Книга Аврома Абчука «Этюды и материалы» (Харьков, 1934)

Как это понять и чем объяснить? У меня нет ответа на этот вопрос, кроме общего замечания, что деяния чекистов не всегда поддаются логике. С некоторой долей сарказма рискну, однако, предположить, что руководители двух смежных структур НКВД, 3‑го отдела КРО (ведавшего контрразведывательными операциями) и 2‑го СПО (секретно-политического отдела, отвечавшего за борьбу с внутренними врагами), сговорились и в результате на одного троцкиста стало меньше, а на одного шпиона — больше. Вероятно, показатели по части разоблаченных шпионов в тот момент нуждались в улучшении…


В 1956 году, в пору реабилитации, «показания» об Абчуке дали некоторые знавшие его литераторы, в том числе известные украинские поэты Максим Рыльский и Владимир Сосюра, а также недавний узник ГУЛАГа, еврейский писатель Григорий Полянкер. Последний в завершение своего пространного отзыва выражал глубокое убеждение, «что арест Абчука, гибель его где-то в ссылке является вопиющим примером несправедливости и нарушения советских законов»[26]. Опять-таки по горькой иронии, согласно одному из этих самых «законов», родственникам репрессированных не предоставлялись тогда точные сведения о том, когда и как их близкие завершили свои земные дни. В 1930-е сообщение о смертном приговоре заменялось, как правило, официальным эвфемизмом — «10 лет ИТЛ без права переписки». Во второй половине 1950-х, после реабилитации жертв «Большого террора», считалось целесообразным как и прежде фальсифицировать обстоятельства их смерти[27].


Лишь годы спустя вдове и сыну Абчука стало известно, что он не умер «где-то в ссылке», а был расстрелян — меньше чем через месяц после ареста.


[1] См.: Abtshuk A. Hershl Shamay un andere dertseylungen. Kiev, 1929; Idem. Hershl Shamay. Kharkov; Kiev, 1931; Idem. Hershl Shamay. Teyl 2. Kharkov; Kiev, 1934; Абчук А. Гершл Шамай / Пер. с евр. М.Брук. М., Л., 1931.

[2] Бейдер Х. Этюды о еврейских писателях. Киев, 2003. С. 12.

[3] См.: Rozental-Shnayderman E. Oyf vegn un umvegn: Zikhroynes, gesheenishn, perzenlekhkaytn. Tel-Aviv, 1982. Band 3. Teyl 1. Z. 250–253. Выражаю признательность Людмиле Шолоховой, директору архива Института еврейских исследований YIVO (Нью-Йорк), за помощь в работе с источниками на идише.

[4] См.: Центральний державний архів громадських об’єднань України (далее ЦДАГОУ). Ф. 263. Оп. 1. № 38002. Л. 2.

[5] Данные о месте рождения Абчука почерпнуты из его следственного дела (см.: Там же. Л. 11). По свидетельству же Розенталь-Шнайдерман, писатель, вопреки документам, происходил не из Луцка, где окончил гимназию, а из местечка Торчин той же Волынской губ. (см.: Rozental-Shnayderman E. Op. cit. Z. 186).

[6] См.: ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. № 38002. Л. 12. Бейдер ошибочно утверждает, что это произошло в 1921 году.

[7] Там же. Л. 53 об.

[8] См.: Там же. Л. 22.

[9] Там же. Л. 26.

[10] Как ни странно звучит сегодня название этого предприятия, которое занималось «доделочными» операциями при производстве кожи (чистка, окраска, сушка, раскрой), оно действительно существовало, только официально именовалось так: «Раскроечно-посадочная фабрика Укркожтреста» (Київ: Довідна книга. Київ, 1929. С. 80). Благодарю за это уточнение исследователя киевской старины Михаила Кальницкого.

[11] См.: Эстрайх Г. Советский идиш 1920-х годов: роман Авраама Абчука «Гершель Шамай» как социолингвистический материал // Егупець. [Вип.] 22. Київ, 2013. С. 370.

[12] См.: ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. № 38002. Л. 23–25 об.

[13] См.: Там же. Л. 29, 30–31, 62–63.

[14] См.: ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. № 37113. Об ИЕПК см.: Меламед Е. Судьба архива киевского Института еврейской пролетарской культуры: загадки и находки // Архив еврейской истории. М., 2012. Т. 7. С. 242–255.

[15] См.: Abtshuk A. Etyudn un materialn tsu der geshikhte fun der yidisher literatur-bavegung in FSR’’R, 1917–1927. Kharkov, 1934.

[16] Это засвидетельствовал сам сын писателя, Владимир Авраамович Абчук (1928–2012), впоследствии видный ученый, специалист по теории управления, будучи допрошен в 1956 году в качестве свидетеля (см.: ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. № 38002. Л. 48 об.).

[17] Rozental-Shnayderman E. Op. cit. Z. 188.

[18] Литературная газета. 1935. 3 июня. Благодарю профессора Нью-Йоркского университета Геннадия Эстрайха, обратившего мое внимание на эту публикацию.

[19] ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. № 37113. Т. 1. Л. 1а.

[20] Там же. Т. 1. Л. 70. Ранее, в марте 1935 года, в связи с книгой «Этюды и материалы» Левитана даже исключили из партии «за притупление бдительности», но затем, после апелляции и покаяния, восстановили (см.: Там же. Т. 1. Л. 52–52 об.; Т. 2. Л. 85–85 об.).

[21] См.: Там же. Т. 1. Л. 126. Под предисловием стоит подпись: «Секция литературы и критики». О том, что от имени секции его написал Макс Эрик, на допросе заявил зав. библиотекой ИЕПК Э.Ш.Гарбер (см.: Там же. Т. 2. Л. 129 об.).

[22] См.: Там же. Т. 2. Л. 130. Сам Хинчин в ответ на вопрос следователя о том, какое отношение он имеет к книге Абчука, ответил так: «Абчук у меня на квартире зачитывал мне отдельные места из рукописи… Это была в частном порядке читка рукописи в 1932 году» (Там же. Т. 2. Л. 179).

[23] Там же. Т. 2. Л. 92. Борух Исаакович Губерман (Хуберман; 1898–1937) в 1930–1931 годах являлся научным сотрудником социально-экономической секции ИЕПК и секретарем парторганизации института. Впоследствии он был репрессирован.

[24] Там же. Т. 4. Л. 98–99.

[25] Там же. Т. 4. Л. 3–4.

[26] ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. № 38002. Л. 65 об.

[27] Это предписывалось секретной директивой КГБ от 24 августа 1955 года «О порядке ответов на запросы граждан о судьбе осужденных к высшей мере наказания в 30-е годы» (см.: Реабилитация: как это было: Док. Президиума ЦК КПСС и др. материалы. М., 2000. Т. 1. С. 254–255).