Считается, что про всякую вещь можно рассказывать как минимум тремя способами. Ну что ж, книги Александра Окуня — не исключение.

Окунь — известный и даже, скажу со всей ответственностью, выдающийся художник — относится к себе как писателю очень серьезно. Гораздо серьезней, чем к себе как художнику. Может быть потому, что как художнику ему ничего и никому доказывать не нужно. Он уже всё и всем давно доказал. Художник Окунь — признанный мастер, а писатель Окунь — по-прежнему начинающий литератор, хотя и написал немало. Эта разница подходов к самому себе заметна даже по такой детали: на обложке альбома живописи значится «Саша Окунь», на обложках сочинений в прозе — «Александр Окунь».

Наш журнал посвящен книгам, а не картинам, поэтому сосредоточимся в первую очередь на писателе Александре Окуне и на персонаже альбома «Где ты?» Саше Окуне. Все-таки альбом — по формальным признакам — тоже книга[1].

Про всякую вещь — как минимум тремя способами… Выбираю «городскую легенду».

Петербург — «нееврейский» город, не Бердичев, не Варшава, не Нью-Йорк. Тем не менее и здесь имеются свои «еврейские легенды». Одна из них — группа еврейских художников «Алеф», существовавшая в ленинградском андеграунде 1970-х. Но боюсь, что манифестация ее участниками собственной «еврейскости» определялась не столько их эстетическими, сколько политическими ориентирами. Речь шла об использовании еще одного запретного слова, предъявлении еще одной запретной темы — чем, собственно говоря, все художники-нонконформисты и занимались. С точки зрения манеры, художественного языка, «алефовцы» оказались очень разными. Еврейский лубок Абезгауза с его наивной демонстрацией «этнического» имел мало общего с экспрессионизмом Алека Рапопорта и нежным абстракционизмом Ольги Шмуйлович. Несомненно, Окунь был среди них самым ярким, самым запоминающимся, самым телесно-конкретным.

Петербург у каждого свой — кому БДТ, кому Никольский собор, кому Большая хоральная синагога. Прошло каких-нибудь сорок с небольшим лет, и художник Окунь вернулся в свой город, который для него, конечно же, весь — приложение к Эрмитажу. Вернулся с большой персональной выставкой и не куда-нибудь, а в Мраморный дворец, филиал Русского музея. Легенда приобрела стройность и законченность.

Про всякую вещь…

Мраморный дворец — это самый красивый из петербургских дворцов (а может быть, и самый красивый дворец в мире, как со всей своей французской горячностью утверждал Александр Дюма-отец). И самый итальянский из них. Вся его мраморная облицовка, так не похожая на нашу вечно облупленную штукатурку, поет об Италии. Саша Окунь — приверженец высокого Ренессанса, Ренессанса на грани падения в маньеризм с только что достигнутых немыслимых вершин. Творение архитектора Ринальди — прекрасная рама для картин Окуня.

Мраморный дворец — это «Музей Людвига в Русском музее». Так называется самая репрезентативная в Петербурге коллекция мирового искусства второй половины XX века. Саше Окуню — современному художнику — как раз сюда.

Мраморный дворец — это бывший Музей Ленина. Меня там в пионеры принимали. Возможно, всех моделей Саши Окуня, всех этих нагих, в возрасте 60+, но все еще задорных дяденек и тетенек тоже во что-нибудь принимали именно здесь, между ленинским одеяльцем из шалаша и его же лампой и чернильницей. Вот этот вариант мне, пожалуй, нравится больше других. Вот это и есть подлинное завершение легенды: еврей, авангардист и хулиган украшает стены ленинского капища необузданными, хотя и несколько отвислыми грудями и задницами.

Искусство Окуня по своей природе глубоко церковно — в том смысле, что образцом для него является итальянская живопись, развешанная в церквях и соборах. И теперь, благодаря выставке в Мраморном дворце, где-то в пространстве нашего воображения стоит, заброшенный с теплых средиземноморских берегов в стылые русские поля, чудовищный храм, воздвигнутый художником Сашей Окунем, — не то церковь, не то синагога. И поклоняются в этом храме, перед его совершенно религиозными по своему напряжению картинами, «русскому богу» — тому, который носит грозное имя «Бог всего, что есть некстати», тому, о котором писал князь Вяземский:

   Бог грудей и жоп отвислых,

   Бог лаптей и пухлых ног,

   Горьких лиц и сливок кислых,

   Вот он, вот он, русский бог.

В сопроводительной статье к альбому Александр Боровский цитирует художника: «Если бы не злодей Тит, я должен был бы родиться в Риме»[2]. Лукавый персонаж (а Саша Окунь здесь именно персонаж) разыграл своего автора, уважаемого искусствоведа, подсунув ему парафраз фрагмента из нобелевской речи Шмуэля-Йосефа Агнона: «Вследствие исторической катастрофы, из-за того, что Тит, государь Римский, разрушил Иерусалим и изгнал народ Израиля из своей страны, родился я в одном из городов Изгнания. Но во все времена мнил я, будто родился в Иерусалиме». Окунь родился как раз там, где должен был родиться, — в Санкт-Петербурге, то есть во граде Святого Петра, иначе говоря — в очередном Риме. И Мраморный дворец, раму для его картин, построил, как уже было сказано, природный римлянин Антонио Ринальди.

В конце концов, картины Саши Окуня в Мраморном дворце, а теперь и в альбоме, который превосходно издал Русский музей, можно рассматривать без всякой задней мысли, просто наслаждаясь их живописной фактурой. Но тем, кому хочется подумать, предлагается книга «Роман с карандашом»[3]. В ней Александр Окунь, художник и педагог в одном лице, рассказывает о том, «как сделана "Шинель"», то есть как построены картины и рисунки его любимых мастеров прошлого, а главное, как построены его собственные картины, те самые, что были представлены в Мраморном дворце. И мы вдруг понимаем, что перед нами — не только замечательная живопись, не только горькое высказывание о бренности всего живого, не только иронический оммаж Тинторетто и Тьеполо, но и четкая практическая реализация тех теоретических тезисов, которые так последовательно излагает в своем учебнике Александр Окунь, практик и теоретик искусства.

                

Мне кажется, этому увлекательному повествованию вредит некоторая склонность автора «забалтываться». Будь чуть меньше необязательных разговоров и сомнительных анекдотов — и книга стала бы стройней, тоньше, а значит, моложе, энергичней. Впрочем, это уже дело вкуса.

Художнический талант часто выдается в комплекте с литературным. Превосходными писателями были и Микеланджело, и Бенвенуто Челлини, а из наших соотечественников — Илья Репин, Кузьма Петров-Водкин, Юрий Анненков. Так что пишущий живописец — фигура и привычная, и почтенная. Александр Окунь среди прочих своих достоинств наделен и даром слова, но, увы, не талантом беллетриста. Однако, начав писать, трудно удержаться. Автор — человек азартный, и «Роман с карандашом» появился на свет почти одновременно с просто романом «Ученик аптекаря»[4]. Двузначность слова «роман» провоцирует дальнейшую игру слов. Книга вышла в престижном московском издательстве, а у автора не вышло ровным счетом ничего. Возможно, этот «роман с ключом» привлечет будущих историков русско-еврейской культуры в Израиле, ведь среди его героев присутствуют и график, скульптор, литератор Мириам Гамбурд, и прозаик Эли Люксембург, и многие другие. Но без специального исследовательского интереса читать «Ученика аптекаря» не стоит — это откровенно слабое произведение.

Беды в этом нет. Городская легенда может позволить себе написать не самую лучшую книгу — от нее, от легенды, не убудет.