Александр Френкель
Памяти Анатолия Рыбакова
Февраль 1999
In memoriam
Версия для печати


Анатолий Рыбаков (1911–1998)


Умер Анатолий Рыбаков. Практически во всех мемориальных статьях, появившихся в эти дни в газетах и журналах, отмечалось значение одного из самых знаменитых его произведений — романа «Тяжелый песок», в мрачные 1970-е годы прорвавшего завесу молчания вокруг темы Холокоста. Критик «Независимой газеты» даже написал: «С романом “Тяжелый песок” еврейская тема вошла в советскую литературу». Это, конечно, преувеличение, но не большое... В той же статье критик пишет о писательском кредо Рыбакова: «“Писатель не может одобрять пролития крови” — в это он верил свято... “Тяжелый песок”... кончается словами из Библии: “Все прощается. Пролившим невинную кровь не простится никогда”». Эта фраза с последней страницы «Тяжелого песка» произвела сильное впечатление на нечитавших Библию советских евреев, стала своеобразным символом еврейского национального возрождения. В качестве заголовка ее неоднократно использовали появившиеся в СССР в конце 1980-х годов еврейские газеты. На одном из митингов в День Катастрофы я видел транспарант с этими словами. Кажется, все, включая и критика из «Независимой», а возможно — и самого Рыбакова, не заметили, что цитата неточна. Слова из Пророков «Веникойси домом лой никойси», значение которых вспоминает герой романа, на самом деле переводятся несколько иначе: «И отомщу Я за кровь их, еще не отмщенную» (Иоэль 4:21)... Можно сказать: в годы вынужденного духовного вакуума книга Рыбакова заменила советским евреям Библию. И это не метафора, а реальность.


У меня сложное отношение к роману «Тяжелый песок». С одной стороны — действительно уникальная для своего времени попытка рассказать правду о еврейской трагедии; написанное рукой мастера напряженное повествование; множество потрясающей силы страниц. С другой — характерная для социалистического реализма взвешенность всего на весах идеологической правильности (сегодня сказали бы — политической корректности), строгая выстроенность сюжета по прописанным в школьных учебниках шаблонам. На каждого положительного героя-еврея по положительному герою-славянину, на каждого русского предателя по еврейскому негодяю, русских полицаев уравновесим еврейской полицией и юденратом. Всё выверено и всё вычищено. И не знаешь, кто всё это так тщательно выверял — то ли автор, то ли инструктор идеологического отдела... Такой литературе трудно верить. Исповедальная русская проза все-таки приучила нас ценить искренность.


Но я признаю́ — заключительная сцена действительно многое искупает, выявляет в романе особую, неожиданную перспективу. Памятник на месте расстрела. Шаблонная надпись на русском языке — как на тысячах еврейских братских могил: «Вечная память жертвам немецко-фашистских захватчиков». И в параллель к ней — библейские слова: «Веникойси домом лой никойси». Вопрос герою романа: «Ну, точно перевели, правильно?» Ответ: «Да... всё правильно, всё точно». Роман закончен. Всё, что можно было сказать — сказано. Читатель должен сам перевести это на язык правды и найти подлинный смысл, сквозь шаблоны разглядеть глубину. Одна сцена полностью меняет масштаб повествования, погружает нас в контекст тысячелетней еврейской истории, порождает различные ассоциации и толкования. В литературе соцреализма так не бывает...



Памятник на еврейском кладбище города Щорса
Фотографии Александра Френкеля


Сцена эта почти не выдумана. И памятник такой, с необычной двуязычной надписью, действительно существует — на еврейском кладбище Сновска, ставшего в 1930-е Щорсом, родного города предков Рыбакова. «Пустынное кладбище с обвалившимся забором, почти без могильных плит, без памятников. Где покоятся здесь мои предки, мой дедушка, моя бабушка? Только молодые березки шумят листвой над безымянными могилами. На братской могиле был установлен большой надгробный камень из черного гранита. На нем высечена надпись...» — так описывает Рыбаков свое возвращение «аф кейвер овес»[1] в автобиографическом «Романе-воспоминании», опубликованном незадолго до кончины. Память слегка подводит писателя. Точнее, происходит характерная аберрация памяти — написанные, выстраданные, пропущенные через себя страницы вытесняют в ней эпизоды собственной жизни. Я был на этом кладбище. «Большой надгробный памятник из черного гранита» — это в романе, в «Тяжелом песке». А на реальном кладбище в Щорсе — маленькая, убогая цементная пирамидка неправильной формы, выкрашенная масляной краской и увенчанная странным, грубо слепленным шариком. Ну откуда у вернувшихся после войны на пепелище сновских евреев были средства на черный гранит? У них было только мужество — мужество помнить, мужество перезахоронить останки родных на кладбище, установить более чем скромный обелиск. В основание обелиска они вмонтировали мраморную плиту — с шестиконечной звездой, со стандартной русской фразой, с ее почти точным переводом на иврит, а в конце текста, как бы между прочим, мелким шрифтом, в скобках — те самые слова библейского пророка: «Веникойси...» — «И отомщу...»


Вернувшийся «аф кейвер овес» Рыбаков прочитал эту надпись. И дал прочитать нам. Это был его вклад в возвращение нашей исторической памяти. Он скончался в Нью-Йорке в возрасте 87 лет. Зихройной ливрохо.


[1] Аф кейвер о́вес — на могилы отцов (идиш).