В «Четвертой прозе» Мандельштам писал: «Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые — это мразь, вторые — ворованный воздух». Так поэт благословил русскую советскую потаенную литературу. Время доказало его правоту: лучшие произведения этой литературы написаны без оглядки на цензуру, вопреки бетонным кольцам идеологической кладки. Многие авторы даже не пользовались каналами «самиздата» или «тамиздата», а просто работали «в стол». Так возникала «вторая литературная реальность» — андеграундная словесность. Круг читателей потаенной литературы, по определению, был весьма узким; иногда он ограничивался друзьями и близкими автора. Но этого было достаточно! Всегда находился человек, который мог прочесть и оценить текст.

Но представьте случай, когда писатель вообще лишен читателя в родной стране, его рукописи никто не может прочесть — они написаны на неизвестном языке.

Таков случай Цви Прейгерзона. Все произведения этого писателя написаны на иврите, на запрещенном в Советском Союзе языке. Только пожилые евреи в синагогах еще понимали древний язык. Молодежь, за редчайшими исключениями, просто не знала ни одной буквы. Какой же силой духа надо было обладать, как надо было доверять  родной речи, чтобы добровольно поместить себя в языковое гетто!

Но сначала несколько слов об этом удивительном человеке. Цви-Герш (Григорий Израилевич) Прейгерзон родился 26 октября 1900 года в волынском местечке Шепетовка. В 1913 году родители отправили его в Тель-Авив, в ивритскую гимназию «Герцлия». Летом 1914 года он вернулся в Россию. И уже навсегда. В 1919 году Прейгерзон был принят в Московскую горную академию, со временем он стал крупным специалистом по обогащению каменного угля. Ивритом Прейгерзон владел в совершенстве еще с детских лет, на этом языке он получил начальное религиозное воспитание. Заметим, что по-русски он стал читать только с 13 лет. До 1930 года писатель печатается в ивритских журналах за границей. Потом это становится опасным и почти 40 лет Прейгерзон пишет «в стол», пишет рассказы и романы на древнееврейском языке, языке Торы...

После войны начинается методическое уничтожение еврейской интеллигенции. 1 марта 1949 года арестованный по доносу Прейгерзон, после многомесячного пребывания на Лубянке, был осужден на 10 лет концлагерей как участник «антисоветской националистической группы». Он отбывает срок сначала в Карагандинских лагерях, а затем в заполярном поселке Абезь, на берегу Печоры. В этом лагере собеседниками писателя становятся такие необыкновенные люди, как богослов и философ Лев Карсавин, известный искусствовед Николай Пунин, замечательный еврейский поэт Самуил Галкин. Позднее, в 1957–1959 годах, Прейгерзон напишет книгу «Дневник воспоминаний», посвященную этому трагическому периоду своей жизни. Через сотрудников израильского посольства его рукописи пересылаются в Израиль. Там под псевдонимом А.Цфони (буквально «Северный») был издан его роман «Вечный огонь». Последние годы писатель работает над романом «Врачи», сагой о жизни еврейской семьи в России. Роман должен был завершиться сталинским «делом врачей». Книга осталась неоконченной — 15 марта 1969 года Прейгерзона не стало. Через год после смерти писателя урна с его прахом была переправлена на родину предков.

Израильский читатель хорошо знаком с творчеством Прейгерзона. Семье писателя удалось при репатриации в Израиль вывезти его рукописи. Для еврея, живущего в России, имя Прейгерзона до недавнего времени было неизвестно. И только в 1999 году в Санкт-Петербурге в издательстве «Лимбус Пресс» вышла из печати книга рассказов писателя «Бремя имени» в переводе с иврита Лили Баазовой[1].

Книга открывается рассказами, написанными прозаиком в 1927–1936 годах. Цви Прейгерзон — ровесник уходящего века, века беспощадного и трагического, особенно для евреев. Все, что происходило со страной, оттиснуто и в судьбе писателя. В юности, прикоснувшийся к истокам национальной веры, древнего языка, вдохнувший высокий пафос сионистских идей, писатель потом стал очевидцем выкорчевывания народной еврейской жизни, развала традиций, ужасов Холокоста, истребления еврейской культуры, свинцового государственного антисемитизма. «Чему, чему свидетели мы были!» — эти строки Пушкина по праву могли бы служить эпиграфом ко всем произведениям писателя.

Основная тема предвоенных рассказов Прейгерзона — глубокий и мучительный разлом еврейского мироощущения как одно из следствий Революции. Этот разлом проходил через души писателей: многие вообще «забывали» о своем происхождении, другие яростно открещивались от него, как, например, старший ровесник Прейгерзона поэт Эдуард Багрицкий. В стихотворении «Происхождение» (1930) он писал:

   Еврейские павлины на обивке,

   Еврейские скисающие сливки,

   Костыль отца и матери чепец —

   Все бормотало мне: «Подлец, подлец!»

Прейгерзон, не колеблясь, сделал свой выбор. В рассказе о первой любви «Мой первый круг» писатель заявляет со всей прямотой: «Томительная тяга к еврейству вошла в мою кровь, отравила меня своим сладостным ядом и навечно сделала пленником иврита». «Длинная цепь поколений» обязывала его быть верным своему народу. «...Кто разрывал эту цепь и выпадал из нее, терял самого себя, становился изгоем». Проза Прейгерзона лаконична, его рассказы — это, по существу, очерки, меткие и точные, я бы сказал «графичные», зарисовки из жизни провинциального еврейского быта. Авторская речь у Прейгерзона обладает удивительной «нейтральностью» интонации по отношению к изображаемому событию. Это особенно наглядно видно в таких трагических рассказах как «Гителе» — история еврейской Сонечки Мармеладовой — и «Между Пурим и Песах». «Не негодовать, не удивляться, но понимать» — писатель следует этому завету Спинозы, когда пристально всматривается в жизнь своих героев. Болевой центр, смысловое ядро рассказов Прейгерзона всегда связаны с проблемами, как сейчас принято говорить, национальной идентификации. Так, герой рассказа «Мама» — alter ego автора — чувствует притяжение и одновременно отталкивание от своего еврейства. Эта болезненная раздвоенность заставляет героя буквально бежать из отчего дома, бежать, испытывая боль и стыд.

Вторая часть книги «Бремя имени» представлена рассказами, написанными автором в 1945–1965 годах. Большинство этих рассказов напрямую посвящено трагедии местечкового еврейства во время войны. Меняется стилистика письма. В чуть суховатой, сдержанной прозе писателя начинают звучать скорбные и высокие библейские ноты. «В жизни все так: уходит одно и приходит другое, и все сплетается и расходится по странным ее дорогам» — этой реминисценцией из Экклезиаста заканчивает Прейгерзон один из своих горчайших рассказов «Глухая». Маленький человек перед лицом огромного, внезапно обрушившегося на него несчастья — вот что интересует писателя в проблематике Катастрофы. Об этом — рассказ «Последний день бухгалтера Шапиро». Герой рассказа — скромный советский служащий, которого нагло обворовал конторский сторож — вдруг резко и отчетливо понимает: «Что же будет, когда придут не за галошами, а за самой жизнью?» Таково мастерство Прейгерзона. Одной фразой он высвечивает ужас войны, фразой, где два существительных — жизнь и галоши — равны. В рассказе «Дача» слышны отзвуки чеховского «Крыжовника». Перед войной семья Фридманов строит дачу. Обычная благопристойная семья. Растут сыновья. Собственно, Фридманы и строят дачу для них, чтобы на старости лет отдохнуть на природе, накормить внуков клубникой. Но внуков не будет — сыновья погибают на фронте. Остаются два старика. И они — вот оно неистребимое еврейское жизнелюбие — хотят достроить дачу, хотя бы для родни, потерявшей в войну крышу над головой. В 1948 году, когда на политической карте мира возникло государство Израиль, Прейгерзон пишет рассказ «Баба Гита». Это замечательная история о хранительнице еврейских традиций в разрушенном послевоенном местечке. Тоска Прейгерзона по Земле обетованной, земле его родного языка, прорывается в словах бабушки Гиты: «Ведь есть же, наверное, где-то для еврея другая, не виданная никогда природа, и пусть узкая, но яркая и ослепительно прекрасная полоска земли...» После войны многие евреи, потерявшие своих родных и близких, вспомнили о своем происхождении, потянулись к истокам. О таком человеке повествует Прейгерзон в рассказе «Раскаявшийся грешник». Пожилой московский профессор, «светило отечественной математики», тайком, закрывая лицо шапкой, ходит в синагогу. «И не я ли сам это и был?..» — вопрошает автор, и в этих словах сквозит затаенная боль за поруганную национальную жизнь. Один из самых светлых рассказов книги — «Двадцать храбрецов». Это история о том, как в небольшом украинском городке евреи решили создать синагогу. По советским законам надо было найти двадцать верующих. С неподражаемым юмором, иногда с элементами сатиры, Прейгерзон изображает людей, постепенно преодолевающих страх, возвращающихся к своим национальным святыням. Книгу завершает рассказ «Иврит» — одно из самых сильных произведений писателя. Герой рассказа отказывается разговаривать со следователем МГБ на русском языке и отвечает на все вопросы палача только на иврите. Следуют издевательства и побои. Затем следователь приводит человека, знающего иврит. Им оказывается ученик героя рассказа, провокатор органов. Внутренний драматизм ситуации заключен в том, что и подонок, и его жертва разговаривают на одном, только им понятном, священном языке.

Книга Прейгерзона, впервые переведенная на русский язык, представляет важную познавательную ценность. Молодежь, знающая только понаслышке об истории евреев в Советской России, найдет в этой книге массу подробностей о жизни своих отцов и дедов. К сожалению, перевод книги иногда оставляет желать лучшего. Встречаются непереносимые для русской прозы «красивости»: «мое бедное сердце утонуло в нахлынувших чувствах»; «улыбка расцвела на лице девушки»; уральская осень бросается (?) «снопами ярких красок». В рассказе «Иврит»: «Вскоре они вернулись с полными желудками и выражением удовлетворения на лице» — это сказано о пообедавших солдатах. Впрочем, при переводе всегда неизбежны издержки... Следует добавить, что книга прекрасно проиллюстрирована художником Аркадием Ременником.

В предисловии к книге писатель Михаил Синельников цитирует выдающегося поэта Серебряного века Вячеслава Иванова: «Я... хотел бы, чтобы вся энергия нации ушла в древнееврейский язык». Писатель Цви Прейгерзон своей судьбой, своим творчеством выстрадал право на то, чтобы эти слова были сказаны о нем.