---

Слуцкий Б. Записки о войне; Стихотворения и баллады / Вступ. ст. Д.Гранина; Сост., послесл., примеч. П.Горелика. — СПб.: LOGOS, 2000. — 352 с.: ил. 3000 экз.

---

«У него был закал историка, Иосифа Флавия, шагающего по сожженной Палестине, считающего страдания и определяющего их закономерность, оправдывающего их закономерность, думающего не о прошлом, а о будущем». Это Слуцкий пишет о коллеге по работе в 7-ом отделении политотдела армии по разложению войск противника, пленном немце Себастиане Барбье. Есть такой художественный прием, им еще пользовался Пушкин, говорить о себе не от первого лица, свои сокровенные мысли передавать чужой речью. Приведенная выше цитата по праву может служить автохарактеристикой самого Слуцкого, автора «Записок о войне».

Действительно, Слуцкий «посетил сей мир в его минуты роковые», но он не только «высоких зрелищ зритель», он еще и непосредственный участник грандиозной мистерии ХХ века, один из тех, кто менял геополитическую карту Европы. Румыния, Болгария, Югославия, Венгрия, Австрия — эти страны освобождал политрук и поэт Слуцкий. Это странное, на сегодняшний вкус, сочетание двух сущностей во многом объясняет особенности его мемуарной прозы. Острая наблюдательность, предельная сфокусированность взгляда, умение видеть знаки общего в частном, личном, единичном — этот поэтический инструментарий необходим Слуцкому для того, чтобы обнаружить в хаосе событий причинно-следственные связи, понять, как работают скрытые механизмы, приводные ремни Истории. «Записки о войне» проникнуты удивительным для молодого автора (Слуцкому было 25 лет, когда он вел дневник) чувством историзма. Мемуарист говорит беспощадную правду о войне ровным, беспристрастным голосом, изредка позволяя себе приглушенную, чисто еврейскую иронию, нигде не сбиваясь на крик, пафос, фальцет. Даже в стихах, а в книгу вошли стихотворения и баллады поэта, выдержана эта неповторимая манера письма. Стихотворения «Как убивали мою бабку», «Расстреливали Ваньку-взводного...» потрясают именно своей будничной, почти протокольной интонацией, отсутствием какой-либо аффектации. Такая речь, без надрыва и сентиментальности, обладает завораживающей подлинностью пережитого, повествуя о трагедии войны и ужасах Холокоста.

Еврейской теме посвящена отдельная глава книги. Она так и называется: «Евреи». Слуцкий и здесь верен себе. Интернационалист-коммунист, он пытается разобраться в причинах бытового антисемитизма на фронте и в тылу, в повальной уверенности обывателей, что «евреи сражались за Ташкент». Слуцкий сухо констатирует: «Однако в пехоте евреев было мало». И тотчас же объясняет этот факт: «Причины: первая — их высокий образовательный ценз, вторая — с 1943 года в пехоту шли, главным образом, крестьяне из освобожденных от немцев областей, где евреи были полностью истреблены». Конечно, национальное чувство автора уязвлено, но рациональное мировоззрение, а в этом смысле Слуцкий был убежденным марксистом, требует от автора объективного анализа. Он пишет: «В шуме боя наш народ не расслышал объективных причин, устранявших евреев с передовой, точно так же, как оттуда был устранен московский слесарь или ленинградский инженер». Кажется, политрук Слуцкий отвергал саму мысль о том, что антисемитизм — явление глубоко иррациональное, скрытое в глубинах человеческого подсознания. Но поэт Слуцкий в стихотворении «Про евреев», с его гениальными по простоте строчками «Иван воюет в окопе, // Абрам торгует в рабкопе», мучительно признавался: «Ношу в себе, как заразу, // Проклятую эту расу». Никто в русской поэзии так прямо и безжалостно не говорил: «Но все никуда не деться // От крика: "Евреи, евреи"». Гражданская и личная позиция Слуцкого — это позиция человека, не уклоняющегося от проклятых вопросов времени, принимающего вызов истории. И «Записки о войне», и стихи Слуцкого являют пример высокого стоицизма, философской и нравственной опоры русской интеллигенции.