Честно говоря, я ждал этой книги давно. Момент ожидания всегда опасен, так как в полной мере ожидаемое не оправдывается никогда, что серьезно влияет на первоначальную, по горячим следам, оценку события. Но теперь… Теперь книга вышла[1], страсти улеглись — можно говорить о случившемся спокойно. К счастью — не равнодушно. Вот уж от чего сборник совершенно точно застрахован, так это от равнодушного приема: слишком волнующие темы затронуты, слишком громкие имена скрыты под обложкой.

Еврейская тема появилась в авторской песне практически с момента зарождения этого песенного направления. Нельзя не согласиться с составителем Теодором Гальпериным, который в предисловии пишет: «Тема зазвучала как запретная, диссидентская, отстаивающая права человека, в одном ряду с темами репрессий, свободы слова и личности, антифашизма». «По‑видимому, можно говорить, что старт был задан в 1961 году знаменитым “Бабьим Яром” Евгения Евтушенко», — продолжает составитель. Рискну не согласиться. «Бабий Яр» — только веха в развитии еврейской темы, по тем временам заметная в силу своей публичности. Старт был задан раньше.

Связь авторской песни и русской поэзии действительно очевидна, тем более что сами барды (ох, не люблю я этого слова, да делать нечего — прижилось) это неоднократно декларировали. Но в поэзии 1950–1960-х годов прослеживаются два подхода к еврейской теме. Первый восходит к стихам Маяковского, Сельвинского, Багрицкого и соответствует тезисам официальной советской идеологии, согласно которым «все равны». В контексте именно этого направления следует рассматривать «Бабий Яр» и отрывки из «Братской ГЭС», где затрагивается еврейская тема. Евтушенко обличал антисемитизм с самых что ни на есть коммунистических позиций. Все, естественно, понимали, о чем речь, антисемиты пыхтели и возмущались, но следование букве и духу интернационализма было выдержано неукоснительно — не подкопаешься.

Второй подход неразрывно связан с Катастрофой европейского еврейства в годы Второй мировой войны. Абсолютно ассимилированные молодые люди, узнав о Треблинке и настоящем Бабьем Яре, потеряв родственников, оказавшихся в оккупации, просто не могли не обратить внимания на столь конкретные примеры фактического неравенства. Если Сарра Моисеевна расстреляна потому, что она еврейка, — говорить о равенстве не приходится. Осознание отдельности, отличности еврейства — в стихах Бориса Слуцкого, Яна Сатуновского, в прозе Василия Гроссмана. А последовавшая вслед за войной «борьба с космополитизмом» лишь подтвердила верность этого взгляда. Именно оттуда, из сороковых, прорастает еврейская тема в советском искусстве второй половины XX века.

При этом все вышеперечисленные литераторы, несомненно, принадлежат русской, а не еврейской культуре. Эта оговорка важна, поскольку авторская песня в том виде, в каком мы ее знаем, — также факт русской культуры. Не будем путать тематику с сутью.

Вслед за поэзией авторская песня переняла два взгляда на еврейство и его проблемы. Подчеркну, что разность позиций никак не связана с национальностью автора. Вообще, не существует позиций «правильных» и «неправильных» — есть мера таланта, которая и является определяющей для восприятия. В авторской песне слишком значимо личностное начало, слушатель поддается обаянию, масштабу личности автора, хотя может и не всегда соглашаться с тем, что тот декларирует. В этой ситуации нет противоречия — есть лишь преодоление однозначности, заставляющее задуматься, подстегивающее мысль.

«Концерт начинается…» как раз и хорош тем, что на его страницах представлено все многообразие мнений, настроений, взглядов, характерных для разных авторов, коснувшихся в своем творчестве еврейской темы. Читатель всегда сможет выбрать то, что ему интересно и близко.

Отдельность еврейства и закономерное, по логике XX века, следствие этой отдельности — в строчках Александра Городницкого:

   И лежат под камнями москали и поляки,

   А евреи — так вовсе нигде не лежат.

   А евреи по небу серым облачком реют.

   Их следов не отыщешь…

Здесь слышна искренняя трагическая нота, дополняющая стереотипный образ еврея: еврея смешного, еврея нелепого, еврея со скрипочкой — все они если еще не вылетели в трубу крематория, то в любой момент могут вылететь. Когда мы осознаем это, так ли уж смешны и нелепы покажутся нам евреи? С этим ощущением, рожденным строками Городницкого, перекликаются якобы шуточные «Запретили все цари всем царевичам…» Владимира Высоцкого и «Жуткая история, которую я услышал в привокзальном шалмане» Александра Галича, совсем не шуточные «Вот накатанный путь…» Евгения Клячкина и «Ирония судьбы, симптомы времени…» Александра Медведенко. Все эти песни, так или иначе, сводятся к трагедии еврейства. В этих песнях — размышление и, как следствие, определение своей позиции, столь характерной для представителей русской культуры — быть на стороне преследуемых.

Впрочем, тему трагедии и тему Холокоста можно развивать по-разному. В «Бабьем Яре» Александра Розенбаума больше эмоций, чем мысли, да и эмоции эти почему-то не кажутся искренними. Неужто такова особенность всех произведений с этим названием? Вообще, в «еврейских» песнях Розенбаума, таких как «Скрипач ростовский Моня», больше стереотипов, поверхностного следования внешним признакам еврейской темы, нежели ее понимания. Получился хорошо растиражированный еврейский лубок, аляповатый и плоский, рассчитанный на успех у определенной части публики.

К сожалению, подобный путь довольно распространен в авторской песне. Стремление показывать типичное (с точки зрения авторов), узнаваемое приводит зачастую к потере личностного. Казалось бы, одна и та же тема отъезда затронута Клячкиным («Вот накатанный путь…»), Евгением Пальцевым («Баллада о перелетных людях») и Тимуром Шаовым («Письмо израильскому другу»), но если в песне Клячкина буквально бьется мучительный вопрос, на который автор пытался ответить в течение последних лет своей жизни, то Пальцев и Шаов берут за основу готовую схему, задерживая взгляд лишь на внешних приметах ситуации. При этом характерно, что переживший отъезд как личную драму Клячкин использует обобщенные лирические образы, а его «оппоненты», не испытавшие того, о чем пишут, тяготеют к конкретности, которая в силу различных причин вырождается в серию штампов. Психологизм подменяется масками, реальность — комиксом. Здесь следует отметить удачный пример Игоря Белого («Баллада о графе», «Кот Янкель»), который, развертывая песню в небольшое театральное представление, в правду не играет, пророка всех времен и одного народа из себя не строит, оставаясь на редкость органичным в рамках выбранного жанра.

Описывать традиционный еврейский быт непросто из-за постоянной опасности скатиться в банальность. Но здесь как раз и проявляется мастерство автора. Так, два-три как бы случайно оброненных образа делают «Веселый праздник Симхас-Тойре» Раисы Абельской живой картинкой, которую невозможно ни с чем перепутать. Для этого оказалось достаточно «улочки картавой», «неодолимой грусти окон», «веселой тени виноградной». К сожалению, не всем авторам удается найти свою «картавую улочку», идти которой оказывается вернее, чем иным наезженным проспектом.

В сборнике присутствует и другой взгляд на еврейство, в основном — взгляд вслед. Теряют не только уезжающие, теряют и остающиеся. Причем последние взамен не приобретают ничего. Не вполне вразумительный текст Александра Дольского («Друзья уезжают»), базирующийся на довольно распространенном и сомнительном предположении, что всем эмигрантам там плохо, самым невыгодным образом контрастирует с великолепными стихами Бориса Чичибабина («Дай вам Бог…»). Чичибабин, казалось бы, использует тот же джентльменский набор образов потерянной родины, что и Дольский, но делает это с безукоризненным вкусом, честно и мудро. Поэт видит и принимает две правды, две трагедии — уходящих и остающихся — и приводит их к базовым культурным знаменателям, разделившим в свое время иудейский и христианский мир:

   Вспоминайте наш снежок

   Посреди чужого жара.

   Уходящему — рожок,

   Остающемуся — кара.

                  …

   Но в конце пути сияй

   По заветам Саваофа:

   Уходящему — Синай,

   Остающимся — Голгофа.

Хочется отметить, что композитор Вадим Мищук сумел передать все интонационные нюансы стихов Чичибабина, так что переход «песня–стихи» оказался безболезненным и истественным.

И напоследок хочется затронуть еще один вопрос, возникающий после знакомства с книгой. «Мы приглашаем вас прочитать, прослушать, а может быть, и пропеть необычный концерт», — пишет Т.Гальперин в предисловии. Но, несмотря на это заявление, несмотря на название «Концерт начинается…», сборник можно лишь с натяжкой сравнить с концертом. Порядок номеров в концертной программе всегда подчинен какой-либо закономерности: тематической, хронологической, принципу контрастности песен. Но где вы видели, чтобы авторы выходили на сцену в алфавитном порядке? Подобное размещение материала свойственно антологии, которой, рискну предположить, книга и является. Впрочем, «Концерт начинается…» — скорее прообраз какой-то последующей антологии. Слишком уж многое сюда не вошло: песни Галича, Высоцкого, Клячкина, Белого представлены далеко не полностью, совсем не нашлось места произведениям Булата Окуджавы, Леонида Нахамкина, Андрея Анпилова, Михаила Кочеткова, Владимира Бережкова, Александра Гинзбурга, Вероники Долиной, Антона Духовского, Ольги Макеевой и других авторов, так или иначе касавшихся в своем творчестве еврейской темы. Зато в сборнике присутствуют четыре песни самого Т.Гальперина (столько же — только у А.Городницкого), что странно — по известности и таланту автор-составитель уступает практически всем участвующим в концерте бардам...

Кроме того, читатель, взявший в руки книгу, будет неминуемо обманут, потому что указаний на «продолжение концерта» в оформлении нет (только одна строка во вступлении), из чего должно следовать, что в книге собрано все, что касается интересующей читателя темы. Мы же знаем, что это не так. К этому следует прибавить, что само название «Концерт начинается…» сильно затруднит это самое продолжение. Как может называться второй сборник? «Концерт начинается — 2»? Согласитесь, странное название... Или, может, это часть трилогии: «Концерт начинается…», «Концерт продолжается…», «Концерт завершается…»? Вот так — пессимистично и с двумя антрактами? В общем, с названием вышла оплошка, а между тем в нескольких песнях сборника есть строки, которые вполне могли быть вынесены на обложку. Это досадно, поскольку оставляет ощущение некоторой недоработки, непродуманности и, в конечном счете, влияет на отношение читателя к книге в целом.

Однако любой опыт антологии имеет массу частных (в нашем случае, к сожалению, очевидных) недостатков при одном общем и неоспоримом достоинстве: антология обозначает явление, заявляет о нем как о действительно существующем. С этой точки зрения, «Концерт начинается…» — первый сборник, посвященный еврейской теме в авторской песне, — уже несомненная удача, и нам остается надеяться, что концерт в каком-либо виде будет продолжен.