Начну издалека. При жизни Ильи Григорьевича Эренбурга вышло три собрания его сочинений.

Первое — в 1927–1928 годах, в издательстве «Земля и Фабрика». Эренбург жил тогда в Париже и оттуда пытался влиять на это издание. Планировали 11 томов. Оборвалось оно на 8-м (да еще не вышел 5-й — запретили роман «Рвач»). Издание выходило в картонных переплетах (часть тиража — в тканевых); оформлял его Натан Альтман.

Второе — в 1952–1954 годах, к 60-летию писателя, в издательстве «Художественная литература» (все послевоенные времена собрания сочинений в СССР выпускало только оно). Поначалу разрешили четыре тома, потом добавили 5-й: для нового романа «Девятый вал»; тираж установили для тех времен небольшой — 75 тысяч. Издание планировали в сталинское время — чтоб никакой крамолы и никаких евреев (фамилии вычеркивали прямо в текстах; Эренбург, протестуя, писал Суслову — помогало слабо, фамилию автора, правда, не тронули). Оформление художника А.Кождака: черный ледерин и золото надписи — красиво и строго.

Третье — в 1962–1967 годах, на излете оттепели, к 70-летию. Поначалу все благоприятствовало Эренбургу — решили: девять томов, тираж 200 тысяч. Составлял сам автор. Открыл любимым романом «Хулио Хуренито» (больше 30 лет не переиздавали; главу о Ленине, правда, пришлось снять), и далее: «Трест Д.Е.», «Тринадцать трубок», «Рвач», «В Проточном переулке», «Заговор равных», «Лето 1925 года»… — выросло поколение, ничего этого не читавшее. Конечно, включить романы «Жизнь и гибель Николая Курбова» и «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца» никак было нельзя. Эренбург исключил и самое слабое (издатели были скорее не против): «Не переводя дыхания», «Девятый вал», ненужную вторую часть «Оттепели». Оформлял Ф.Збарский — коленкор, светло-серый цвет, нестандартные размер томов и шрифт, красный кружок на корешке — элегантно и ново. В первом томе вся проза Эренбурга предварялась его суждениями из мемуаров (в остальных этого уже не было и шрифт внутри упростили).

Первый том вышел, как вызов, — в разгар антиэренбурговской кампании (Хрущев громил его мемуары). Второй долго мариновали. Автора заставили писать к нему послесловие и вносить поправки в текст романа «Рвач» (тут он, конечно, Старую площадь перехитрил, т. к. в части эзопова языка был мастер). В 1964-м 2-й том выпустили; со следующими пятью обошлось легче.

Редактором собрания назначили И.Ю.Чеховскую — с ней Эренбург работал все годы душа в душу (второй раз ему встретился редактор‑друг — первым был Ю.А.Молок в «Искусстве»), вместе они обсуждали как обойти цензуру. В самом издательстве И.Ю. имела прочные позиции — ее муж, И.С.Черноуцан, был ответственным сотрудником отдела культуры ЦК.

Каждый из первых семи томов завершался краткой литературоведческой справкой; эту работу поручили специалистам по различным периодам творчества Эренбурга, не вызывавшим у автора личной неприязни, — А.Ушакову, Г.Белой, С.Лубэ, И.Вайнбергу, Ю.Файнгольд; тома с мемуарами не комментировались (так было безопаснее), в текст мемуаров Эренбургу удалось внести ряд дополнений и даже новые главы. В 9-й том сверх плана вошли последние стихи Эренбурга (помню, как приехавший в Питер директор издательства В.А.Косолапов не без гордости сообщил об этой «добавке»). 9-й том подписали в печать в начале 1967 года, и Эренбург успел подержать его в руках.

После смерти писателя начались заблаговременные попытки получить разрешение на посмертное собрание его сочинений (была такая традиция: посмертные издания обычно оказывались наиболее полными). К 80-летию Эренбурга (1971) в собрании сочинений отказали. Зато И.И.Эренбург (дочери писателя) удалось после обращения лично к Брежневу (письмо передал, кажется, тот же Черноуцан) получить разрешение на выпуск тома Эренбурга в «Библиотеке поэта»; он вышел в муках лишь в 1977-м... Борьбу за собрание сочинений продолжили к 90-летию Эренбурга, она снова кончилась ничем. Как говорил мне в ту пору один литературный пикейный жилет, «издать собрание сочинений Эренбурга без мемуаров — нельзя, а издать мемуары — немыслимо». Такое было время.

Перестройка и в это дело вселила надежды; они оправдались лишь к 100-летию писателя. Поначалу разрешили только шесть томов — в такой объем не вмещалось даже хорошее избранное плодовитого Эренбурга. Решение обжаловали; в обсуждении вопроса участвовал и «архитектор перестройки» А.Н.Яковлев, не симпатизировавший автору «Оттепели». Все-таки удалось добиться восьми томов тиражом 100 тысяч. К реализации приступили тот час же.

В штаб, готовивший издание, входили Ирина Ильинична Эренбург и ее ближайшие друзья — широко известные литераторы, отлично знавшие творчество Эренбурга: Лазарь Ильич Лазарев и Бенедикт Михайлович Сарнов. Ими втроем и был очерчен состав восьмитомника. Все издержки состава связаны только с ограниченным объемом (увы, не вошла полностью книга «13 трубок», исключили романы «Трест Д.Е.», «Любовь Жанны Ней», «Лето 1925 года» и «Заговор равных»; о «Буре» и не спорили — она издавалась многократно). Впервые переиздавались романы «Жизнь и гибель Николая Курбова» и «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца».

Как раз в ту пору (1988–1990) издательство «Советский писатель» осуществило выпуск полного текста мемуаров Эренбурга в трех томах. По рекомендации Л.И.Лазарева я готовил мемуары к печати (текстология, включавшая восстановление многочисленных цензурных вымарок и сверку многих редакций, и комментарии). Поскольку эта работа была выполнена в срок и оценена положительно, мне поручили комментирование всех восьми томов Собрания сочинений. Впервые комментарии должны были включать не только историко-литературные справки, но и примечания к текстам. Сроки установили достаточно сжатые: первый том выпустить к столетию Эренбурга, т. е. к январю 1991 года.

Художественное оформление томов издательство поручило Е.А.Ганнушкину, известному художнику-шрифтовику; разработанный им проект одобрили. Он решался в коричнево-красных тонах. Знающие вышедшее маркое издание удивятся, но так уж случилось. У архангельской типографии была только белая ткань — ее и пустили на переплет, а форзацы остались ганнушкинские. Еще один дефект — в двух первых томах опустили необходимые рамочки в титулах и шмуцах (в последующем их восстановили).

В издательстве практическая работа над собранием началась в конце 1989 года.

Редакцией советской литературы, которая осуществляла эренбурговское собрание, ведала В.П.Канунникова, прежде служившая в питерской «Библиотеке поэта». На всех постах она служила не столько литературе, сколько любимой ею (не без взаимности) партийной власти. Однако времена круто менялись, от прежнего монолита власти мало что осталось, и Каннуникова рекомендовала редактором издания Аллу Аркадьевну Краковскую — опытного работника, энергичного и деятельного человека, эту власть, как выяснилось, не слишком жаловавшую. С самого начала А.А. загорелась новой работой; в помощники себе она взяла молодого редактора К.И.Вепринцеву.

Всё взаимодействие с издательским начальством А.А.Краковская взяла на себя. Один только пример. Как раз в ту пору вышел 1-й том Собрания сочинений Пастернака, в котором, впервые в практике издательства, поместили в качестве иллюстраций многочисленные биографические фотодокументы. Это меня соблазнило, и я набросал мотивированный проект иллюстраций к собранию Эренбурга (по 8 листов в первые пять томов и по 16 — в остальные, где шли мемуары). На успех надеялся мало, понимая уже, что издательство избегает усложнения производства, да и вообще лишних забот; но А.А. проект показал. Она немедленно воспламенилась и отправилась по начальству. Ее напор никто не сумел сдержать — в итоге Эренбург вышел с иллюстрациями.

В 1990 году были сданы в набор четыре тома, в 1991-м они вышли в свет. Собранию сочинений предпослана емкая статья Л.Лазарева «Защищая культуру». Уже рушились все идеологические стандарты, и Л.И. оказался на высоте момента, выделив в творческой задаче Эренбурга, может быть, самое ценное и, конечно, незыблемое.

Все ранние тексты Эренбурга впервые в СССР печатались по берлинским и парижским бесцензурным изданиям, а где это было реально — по рукописям. Более поздняя авторская правка учитывалась, лишь если носила художественный, а не подцензурный характер.

Первый том открывался стихами — это было принципиально и впервые: читателю давали понять, что Эренбург — поэт, и это весомейшая часть его наследия. (Эренбург и сам включал стихи в свои собрания: 42 стихотворения в пятитомник и 132 — в девятитомник. Но они прятались внутри собраний и потому казались скорее хобби автора — публициста и прозаика.) Стихи готовил Б.М.Сарнов. У него был капитальный опыт — составление тома Эренбурга для «Библиотеки поэта». (В ту книгу вошло 332 стихотворения, ряд из них впервые. Отбор, конечно, учитывал цензурную проходимость текстов, но и то — некоторые стихи категорически зарубили.) За основу Б.М. взял этот том, дополнив его зарубленными прежде текстами. Работая над комментариями, я подумал, что стихи лучше печатать не сплошняком, а по разделам. Б.М. с этим согласился. Некоторые разделы мы пополнили стихами, которые прежде и не предлагались цензуре (из книги «Молитва о России», «Баллада об Исаке Зильберсоне» и т. д.). 320 стихотворений Эренбурга, включенные в 1-й том, впервые адекватно представляли его поэзию. Опыт этой работы помог мне десять лет спустя при подготовке тома Эренбурга в «Новой (без политической цензуры) Библиотеке поэта». В него вошло 730 стихотворений: все его поэтические сборники и достойное из несобранного и неопубликованного. Так, из полного свода порядка ста стихов Эренбурга, выявленных в периодике, я решил включить в книгу лишь несколько — остальные были ученическими. Чтобы проверить себя, показал весь свод главному редактору «Библиотеки» А.С.Кушнеру; сначала он обрадовался, а возвращая его, решительно сказал: «Вы знаете — нет». Конечно, это правильно. Многие ранние, не включенные в сборники и неопубликованные стихи и поэмы Эренбурга слабы и несамостоятельны, они могут лишь засорить впечатление даже академического читателя (не сомневаюсь: Эренбург и сам бы категорически не допустил их выкапывания и публикации). Я сделал одно лишь исключение для стихотворения, к которому был эффектный комментарий: письмо помощника Хрущева по культуре В.С.Лебедева, в котором рассказывалось, как это стихотворение покорило в детстве Никиту Сергеевича, запомнившего его на всю жизнь… Конечно, могут найтись библиотечно-архивные регистраторы, которые, наткнувшись на неопубликованные или затерянные ученические вирши, захотят дополнить ими том «Библиотеки поэта», но критерий «полноты» в данном случае несостоятелен, да и «полнота» эта — кажущаяся (не все архивы доступны).

Обсуждая комментарии к Собранию сочинений в издательстве, я ни разу не столкнулся с политической цензурой (даже готовя чуть раньше мемуары в «Совписе», я встретил еще цензурные ограничения: заметное отклонение от официальных трактовок Ленина или берлинских и венгерских событий 1953 и 1956 годов не позволялось). Теперь же, всего через год-два, свобода была полной. Обсуждались лишь объемы (с этим всегда была проблема).

5-й том сдали в набор в 1991 году; в него вошли роман «Падение Парижа» и военные статьи, подобранные А.Рубашкиным (И.И.Эренбург говорила мне, что он в письме просил дать ему какую-нибудь работу в Собрании сочинений; конечно, это было престижно; поэтому же я привлек к составлению примечаний для публицистики 4-го и 5-го томов В.Попова). Кстати сказать, на примере публицистики и эссеистики 4-го и 6-го томов, которые мне довелось составлять вместе с И.И., я понял, насколько выигрывает дело, когда комментатор и составитель одно лицо.

Между тем, А.А.Краковская, вынужденная семейными обстоятельствами, не закончив работу над 5-м томом, эмигрировала в Израиль. Решением дирекции каждый из оставшихся томов был поручен своему редактору (соответственно К.И.Вепринцева, М.В.Чудова, Е.И.Дворецкая и Н.В.Новикова)… Единство редактуры, таким образом, нарушалось, но мотивировали это необходимостью быстро завершить работу. Все назначенные редакторы, очень разные по характеру, опыту и стилю работы, вопреки всем внешним сложностям, оказались людьми, преданными своему делу. Мы работали вместе 10 лет, и я испытываю к ним чувства глубокого уважения и признательности. Все эти годы мы были единой командой, объединенной общей работой и в спорах с начальством выступающей заодно…

А.А.Краковская и в Израиле продолжала интересоваться нашими делами; мне было горько узнать о ее смерти весной 2000 года. Я часто ее вспоминал — ведь после ее отъезда почти все переговоры с дирекцией издательства мне пришлось вести самому.

В 1992 году издание собраний сочинений заморозили, хотя выпуск отдельных книг продолжался. Первый директор, с которым мне пришлось обсуждать проблему завершения Собрания сочинений Эренбурга, был Г.А.Анджапаридзе — импозантный мужчина, ошарашивший меня с ходу репликой: «Мне один ... что издавать — Пикуля или Фейхтвангера». В новых условиях номенклатурные циники чувствовали себя предельно свободно. Вопрос упирался только в деньги. Цензура пала, экономика — тоже.

Дело тянулось долго. Менялись директора, в огромном здании издательства редакции, выпускающие книги, вытеснялись в каморки (просторные апартаменты сдавались направо и налево). Редакции объединяли, сокращая их штаты. Новую редакцию современной литературы возглавил некто Г.Иванов, вежливый и, как казалось, внимательный человек. В 1995 году я с ним случайно встретился в Омске, где отмечали 90-летие Л.Мартынова, и там в литературной газетенке с черносотенным уклоном увидел его стишки — стало понятно, что в эренбурговских делах он не помощник.

Надежда, понятно, все же теплилась. Незавершенные собрания сочинений включили в федеральную книжную программу. Под нее издательство мало-помалу получало деньги. Список «незавершенки» сокращался, но до Эренбурга очередь не доходила. Гневно‑слезливые обращения в Госкомиздат помогали слабо. Наконец, все же деньги дали — адресно под Эренбурга, и в 1996 году 5‑й и 6‑й тома подписали к печати. Тираж их был сокращен в 10 раз — спорить не приходилось. Это последние тома, которые я принес Ирине Ильиничне, — чувствовала она себя уже неважно, мало двигалась; в июне 1997 года ее не стало…

В 1998 году грянул дефолт, казалось бы, похоронивший надежды на выход оставшихся двух томов, но через год деньги на них дали. Издательство зашевелилось, но тут оказалось, что во время всяческих уплотнений и сокращений затеряли иллюстрации. Предложили выпустить без них, но я отказался. Пришлось издательству снова нанимать фотографа и оплачивать работу (цены на это выросли, техотдел вздыхал). Иллюстрации приготовили, успели даже набрать 7-й том. А следом все вдруг стихло — полученным деньгам нашли иное применение. Очередной директор объяснял мне, какие параметры финансовой политики государства должны измениться и как именно, чтобы мне имело смысл его беспокоить. Цифры назывались несбыточные.

В 2000 году Госкомиздат сподобился проверить, куда делись деньги, выделенные на Эренбурга. И тут грянул аврал — срочно, в этом же году, отчитаться 7-м и 8-м томами. С 7-м томом еще было куда ни шло, а вот в 8-м с самого начала задуман был аннотированный словарь имен и он требовал предварительного набора, чтобы проставить номера томов и страниц. А времени было под завязку. Главный редактор распорядился словарь изъять. Мне об этом сообщили. Начались телефонные переговоры (до того мы как-то разговорились — оказалось, что примерно в одно время заканчивали Ленинградский университет; уж совсем грубо говорить со мной было неудобно). Я объяснял: в комментариях оговорено, что все сведения о лицах будут в словаре — без него никак. Уговаривал: ждали 10 лет, ну еще месяц работы и все будет о’кей. Но над его головой висел топор. Признаться мне в этом он не мог и стоял как скала. Наконец, пошел, «так и быть», навстречу: словарь имен напечатаем, но без указания страниц. Я не сдержался, он в сердцах повесил трубку. Так и напечатали.

В марте 2001 года 8-й том вышел (как и 7-й, тиражом 5 тысяч). Дату на нем поставили прошлогоднюю — для отчета.

В мае в помещении редакции мы отмечали завершение 12-летней работы. Были только те, кто все эти годы помогал делу.

Последняя точка поставлена.