Лев Айзенштат
[Феликс Кандель. Смерть геронтолога]
Апрель 2002
Аннотации
Версия для печати


Кандель Ф. Смерть геронтолога: Роман. – Иерусалим: Гешарим; М.: Мосты культуры, 2001. – 240 с. – (Литература Израиля). 2000 экз.



Начнем с того, что врач-геронтолог Цви Сасон — отнюдь не главный герой романа, а скорее проходной, хотя и необходимый для замысла автора, персонаж. Геронтолог Сасон, «последняя надежда дряхлых и расслабленных», не столько продлевает жизнь своих клиентов, сколько «исправляет» прожитую ими жизнь, волшебным образом реализуя их невоплощенные желания и упущенные возможности. Как и горьковский Лука, он — «поставщик иллюзий», и поэтому «Смерть геронтолога» вполне можно прочесть как «Прощание с иллюзиями». Прощаются со своими иллюзиями герои романа (в основном, это бывшие советские евреи — репатрианты, живущие в современном Израиле). Проза Канделя сознательно аллегорична; излюбленные приемы писателя — иносказание и притча. Каждый герой представляет некую эмблему, социальный знак: так нервный Ицик, владелец некрупного дела «Куплю все и продам все», — символ Предпринимателя; социальный работник Авива — символ Одиночества; человек и пенсионер Боря Кугель — символ Творческой Личности. Если верить Канделю, жизнь, вообще, символична. Иначе — это бессмысленный хаотический клубок изуродованных человеческих судеб. Так полагает и «зачарованный свидетель», «исследователь человеческой природы» писатель Боря Кугель. Глазами зачарованного свидетеля смотрит на жизнь Израиля и сам Кандель. Это взгляд сверху, взгляд, «вознесенный над общим пониманием», sub specie aeterni, то есть правильный взгляд.


Такая точка зрения позволяет увидеть арабо-израильский конфликт, самую острую, кровоточащую проблему страны, в неожиданном ракурсе. По Канделю, правы все: и те, кто требует немедленного решения этой проблемы, и те, кто уверен, что простых решений не бывает. Вся трагедия ситуации передана в диалоге феллаха и Левы Блюма, спасшегося чудом от гитлеровцев во время войны и приехавшего на родину предков. «“Что ты здесь делаешь?” — взглядом спрашивает феллах. “Я здесь живу”, — взглядом отвечает Лева. “Здесь живу я, а ты поезжай туда, откуда приехал. Там твое место”. — “Там я уже был, — отвечает Лева. — Там меня убивали”. — “А здесь ты убиваешь меня”. — “Я убиваю тебя, потому что ты убиваешь меня”». Чем не эпиграф к рассказу Толстого «Нет в мире виноватых»? Кандель не ищет виноватых, он рассматривает другие параметры проблемы — не исторические, не геополитические, но более корневые — антропологические, а точнее сказать, экзистенциальные. Возможно ли понимание и согласие между разными народами, разными культурами, между двумя людьми, в конце концов? Ведь от позитивного решения проблемы Другого зависит будущее современной цивилизации.


Главное, что объединяет героев романа, — место пребывания, Земля Израиля. И бывший советский следователь, и бывший советский арестант на этой земле, прежде всего, — евреи. И палача, и жертву здесь сближает если не «философия общего дела», как мечтал об этом русский философ-утопист Николай Федоров, то уж во всяком случае, «прагматика общего дела» — защита родного дома. Может быть, это и не много, но это — первый шаг к преодолению взаимной ненависти. Кандель прекрасно понимает, что человек состоит из прошлого. Герои романа привезли с собой в Израиль свою прошлую жизнь: ее страхи, надежды, разочарования, убеждения. Они столкнулись с новой, во многом непонятной реальностью. Можно дать и такое определение человеку: человек — это существо, оправдывающее свою жизнь. Поэтому Боря Кугель задает такие горькие и неприятные вопросы: «Чем интересны мы, люди отжившие, с лихвой отработавшие непомерный урок, что донесли — не просыпали до теперешнего порога? Главное в нас — наши заблуждения? Главное в нас — наши просветления?» Эти вопросы Кандель задает целому поколению, поколению шестидесятников, поколению, впитавшему «опыт преодоления ужаса и привычки выживания» в деспотическом государстве. В иерархии ценностей этого поколения национальное чувство никогда не было доминантным. Теперь героям романа предстоит особый, во многом неведомый труд — «встраивание» себя в себя, в свою национальную идентичность.


«Волнообразная» ритмичность прозы Канделя, изумительное владение особым, «гнутым», по выражению Арсения Тарковского, словом, изобилие вставных эпизодов-притч, гротескность и фантастичность ситуаций придают роману сходство с волшебной сказкой, а сказка должна заканчиваться свадьбой. Вот и находит вечный неудачник Нюма Трахтенберг в романе свое счастье — одинокую Авиву. Все кончается хорошо. И будем надеяться, что их детям не понадобится геронтолог Сасон. «Не жестоко ли это — лишать надежды обессиленных и расслабленных?» Отвечает Феликс Кандель: «Нет, скажем мы, не жестоко».