---

Шпильман В. Пианист: Варшавские дневники, 1939–1945 / Пер. с пол. М.Курганской. – М.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 2003. – 184 с., [8] л. ил. 2000 экз.

---

«Большое видится на расстоянье» — судьба книги Владислава Шпильмана подтверждает эту есенинскую сентенцию. Первое ее издание под названием «Гибель города» вышло в свет в Польше в 1946 году, но осталось незамеченным. Широкую известность воспоминания Шпильмана обрели лишь в 1999 году, когда газета «Los Angeles Times» присудила «Пианисту» титул лучшей книги года в категории «литература факта». А после того, как в 2002 году фильм режиссера Романа Полански «Пианист» завоевал на 55-м Каннском кинофестивале высшую награду — «Золотую пальмовую ветвь», можно говорить о пришедшей к мемуаристу всемирной славе. Книга уже переведена на восемь языков, в том числе и на русский.

Автор книги, пианист и композитор Владислав Шпильман, выпускник Берлинской музыкальной академии по классу фортепиано, до начала Второй мировой войны работал пианистом на Польском радио. В Польше он был известен еще и как сочинитель симфонической музыки, музыки к фильмам, а также своими песнями, которые, по свидетельству Анджея Шпильмана, сына музыканта, «сразу становились шлягерами». 1 сентября 1939 года семейство Шпильманов — Владислав, мать, отец, брат Генрик, сестры Галина и Регина — встретило в Варшаве. Новый 1945 год полуживой пианист встречал один — все родные погибли. Встречал в чужом разрушенном доме, обессиленный настолько, что крысы залезали на одеяло, а когда он спал, «то и на лицо, царапая его на бегу своими острыми коготками». 1939–1945. Две роковые даты для варшавского еврейства. Тире между ними — как эсэсовская дубинка, это знак вычеркнутости из жизни сотен тысяч людей, знак отрицания человечности. Все эти годы Шпильман провел в Варшаве, в Варшавском гетто. День за днем он спускался по ступеням ада, ступеням, ведущим к уничтожению, и все эти годы всматривался, вслушивался, запоминал. Сразу же после войны он написал «Пианиста» — хронику еврейской судьбы в дни Холокоста. Мемуары Шпильмана отличаются от воспоминаний многих узников гетто какой-то особой интонацией, равноудаленной от пафоса гнева и сентиментальности жертвы, интонацией нейтральной в силу глубокой сосредоточенности наблюдателя и аристократического, воспитанного духом музыки, чувства собственного достоинства. Авторский взгляд в «Пианисте» — это взгляд летописца, ответственного за свои анналы, это почти взгляд исследователя. Он не просто смотрит на жандарма, застрелившего еврейского мальчика за то, что тот не успел снять перед ним шапку, — Шпильман исследует лицо Зла: «Я всмотрелся в него: ни жестокости на лице, ни следов злобы. Это был нормальный, спокойный человек, который только что исполнил одну из своих многочисленных ежедневных обязанностей — не самую важную — и сразу забыл об этом, занятый другими делами, куда более серьезными».

Воспоминания Шпильмана беспристрастно воссоздают страшную сюрреалистическую картину существования человека в гетто: судорожная борьба за выживание и ежеминутная возможность быть убитым или отправленным в концлагерь разрушали психику узников, калечили их нравственную природу. В гетто Шпильман зарабатывал деньги игрой на пианино в кафе «Современник». Именно там он делает свое самое горькое признание: «Здесь я утратил две иллюзии: одну — о человеческой солидарности и другую — о музыкальности евреев». Ибо в гетто было все: умирающие от голода дети и спекулянты, утопающие в роскоши, изможденные от непосильного труда женщины и проститутки, щеголяющие в золоте и бриллиантах, героические борцы еврейского сопротивления, будущие участники восстания, и еврейские полицейские, деятельные пособники гитлеровцев в проведении облав. Но автор никого не судит — он свидетельствует. Он был свидетелем жертвенного подвига Януша Корчака, своими глазами видел, как Корчак шел с детьми из сиротского приюта на мученическую смерть. На себе Шпильман испытал цену подлости и предательства: прячась от нацистов в квартире польских друзей, он чуть не умер от голода, потому что человек, которому было поручено кормить пианиста, нагло обворовывал его, присваивая собранные по всей Варшаве деньги. И все эти люди — и мерзавцы, и праведники — были обречены на смерть только потому, что они — евреи. Сам автор случайно избежал участи узника концлагеря: уже перед самой отправкой кто-то опознал его как пианиста Шпильмана и вырвал из рук полицейских.

«Пианист» – книга, где нет ни грана вымысла, однако в самом ходе событий угадывается определенная символичность, загадочный метафорический код судьбы Шпильмана. Сама профессия автора, совпадающая с его фамилией (Spielmann — музыкант по-немецки), дважды помогала ему остаться в живых. И, конечно, как символ человеческого единства прочитывается то, что Шпильмана спасали люди разных национальностей: еврейский полицейский, польские патриоты, немецкий офицер. Не поддаются рациональному объяснению (на ум приходят истрепанные слова «мистика», «чудо») и те случаи, когда Шпильман избегал неминуемой казалось бы гибели. Однажды он уже решил покончить с собой: «Хотел проглотить снотворное и запить его опиумом, как только немцы начнут ломиться в дверь. И тут же, ведόмый необъяснимым инстинктом, передумал». Но не только сверхчувственное восприятие спасало Шпильмана, но и несломленность духа. В ноябре 1945 года, оставшись один в разрушенном доме, страдающий от голода и жажды, грязный, измученный музыкант по памяти восстанавливает «такт за тактом все произведения, которые когда-либо играл». Вот его распорядок дня: «После “обеда” я вспоминал содержание всех прочитанных книг и повторял английские слова. Я сам давал себе уроки английского: формулировал вопросы, на которые старался отвечать полно и правильно». Теперь «Пианист» всем нам дает уроки мужества и гуманизма, уроки, без которых невозможно противостоять варварству по имени фашизм.

Завершают книгу Шпильмана фрагменты из дневника капитана Вильма Хозенфельда, того самого немецкого офицера, спасшего музыканта в январе 45-го. Вот над чем размышлял этот совестливый человек в феврале 1943 года: «Кажется непонятным, как мы могли совершить столь чудовищные преступления против безоружного гражданского населения, против евреев. Я все время задаю себе вопрос: “Как это могло случиться?”» Этот беспощадный вопрос тоже является символом нашего времени. Человечество ищет на него ответы.