Валерий Дымшиц
Игра в солдатики
Октябрь 2003
Рецензия
Версия для печати

Лично я в армии не служил: у нас в институте была военная кафедра. Я не служил, и большинство моих знакомых не служили, а кто служил, отзываются без большого восторга. Вероятно, не я один слышал в детстве: «Будешь плохо учиться — пойдешь в армию». Эта фраза в еврейском семейном обиходе — одна из самых традиционных, а отношение к армии остается одной из самых консервативных черт, связывающих современных российских евреев с их прапрапрадедами. То, что с той же интонацией эту фразу произносят сегодня в миллионах российских семей без различия происхождения, означает, во-первых, что российское общество прошло путь модернизации гораздо быстрее, чем российская армия, и, во-вторых, что русские евреи как потомственные горожане встали на этот путь одними из первых.


Вопрос об армии остается одним из самых острых для российского общества, и чем дальше — тем острее. В сущности, как и сто лет назад, это вопрос о соотношении прав и обязанностей (точнее, об избытке обязанностей при недостатке прав), то есть об отношениях между обществом и государством. Вопрос, поставленный еще в начале XIX века и до сих пор остающийся в России без ясного ответа. Острота армейской темы превращает в публицистику всякое рассуждение об истории военной службы, видимо поэтому историк, пишущий о русской армии, приобретает волей-неволей черты не столько пророка, «предсказывающего назад», сколько журналиста, «назад выдумывающего сенсации».


Во всяком случае, именно с таким чисто журналистским пафосом, пафосом сенсации, написаны многие страницы монографии Йоханана Петровского-Штерна о евреях в русской армии[1]. Вообще эта монография — парадоксальным образом книга толковая и вздорная одновременно. Ее основная проблема напоминает старый анекдот: у автора есть мнения, но он с ними не согласен. Скажу сразу, с этими мнениями я тоже не согласен, и в этом несогласии мой самый верный союзник… историк Петровский-Штерн.


О мнениях чуть ниже. Сначала о том, что представляется безусловно привлекательным в монографии. Первое и самое главное: сама постановка проблемы. Автор, несомненно, прав в том, что вопрос о евреях в русской армии является одним из важнейших в русско-еврейской истории. Нельзя не согласиться с тем, что русская армия являлась одним из приводных ремней модернизации еврейских общин империи, что благодаря армии возникли еврейские общины далеко за пределами черты оседлости, что образ еврейского солдата был одним из основных аргументов как у сторонников, так и у противников еврейского равноправия. Таким образом, само по себе появление обсуждаемой книги — явление в высшей степени отрадное.


Й.Петровский-Штерн построил свою книгу как серию развернутых очерков, посвященных различным аспектам обсуждаемой темы. Некоторые из этих очерков очень хороши, особенно те, в которых в оборот вводятся новые источники или предлагаются новые методы анализа известных данных. Примером первого может служить описание пинкаса солдатского братства «Шомрей эмуна», долгие годы существовавшего в Брянском пехотном полку; примером второго — анализ казенной военной статистики, демонстрирующий ее предвзятый, идеологический характер. Пожалуй, только последняя глава, посвященная презентации еврея-солдата в русской и русско-еврейской литературе, заметно слабее остальных, но, во-первых, эта глава представляет собой некое дополнение и стоит от остальной книги несколько особняком, а во-вторых, здесь есть предмет для серьезной и вполне добросовестной полемики.


Книга написана живым, темпераментным языком, который, конечно, иногда заводит автора дальше, чем хотелось бы, но зато делает ее легким и увлекательным чтением. А это, с моей точки зрения, для научного сочинения несомненный плюс. Языковые погрешности, также как мелкие фактические неточности и ошибки, можно снисходительно отнести не столько на счет авторской торопливости, сколько на отсутствие путного редактора. Словом, можно было бы сказать, что, как водится, отдельные мелкие недостатки не снижают, дескать, и т. п., поздравить автора, а заодно с ним заинтересованных читателей с появлением толковой книги, пожелать автору дальнейших успехов и считать свой долг рецензента выполненным, если бы у Йоханана Петровского-Штерна не было… идей.


Его идеи делятся на две группы: идеи первой группы ничем не обоснованы, второй — не просто не имеют оснований, но с блеском опровергаются самим же автором несколькими страницами ниже. Как правило, автор сначала выдвигает какой-нибудь сногсшибательный тезис, а затем тщательно подбирает факты, которые не оставляют от этого тезиса камня на камне. Ситуация эта повторяется из раздела в раздел.


У этих «великих идей» два движущих начала: личное и доктринальное. Личное начало до обидного понятно: автору мучительно хочется отыскать «хидеш», высказать нечто идущее вразрез с общепринятой точкой зрения, а если при этом можно еще и темпераментно пнуть пару-тройку известных историков — тогда совсем здорово. Беда в том, что похвальное в целом стремление к новизне не всегда ведет к истине, и не всякое старое суждение — заведомо неверно.


Среди «сверхновых», вспыхивающих в созвездии идей Петровского, есть одна, как кажется, главная, от которой фейерверком разлетаются прочие. Согласно Петровскому, лучшие люди — это русские евреи и русские солдаты. Идеал достигается тогда, когда первые становятся вторыми.


И черносотенная пресса, и сами русские евреи сходились во мнении, что лучше бы евреям держаться от армии подальше. По Петровскому же, евреи рвались послужить царю и отечеству, а в армии становились лучшими солдатами. Евреи, в отличие от прочих подданных русского царя, не дезертировали, не стремились скрыться от призыва, не симулировали. Характерно, что автор вообще не обсуждает такие явления, как перемена фамилии или усыновление мальчика бездетными родственниками, каковые были повсеместным и массовым средством избежать призыва. Автор не упоминает о том, что призыв был одной из побудительных причин массовой еврейской эмиграции, о чем немало упоминаний в художественной и мемуарной литературе. (Между прочим, возвращаясь к злободневности обсуждаемой книги: мало ли еврейских семей засобиралось в Израиль в наши дни, когда сыну подкатило к восемнадцати?) Но ни смена фамилий, ни эмиграция не упоминаются Йохананом Петровским, потому что «во вторую половину XIX в. даже самому традиционному из евреев служба в армии представлялась долгом перед отечеством».


Зачем понадобилось доказывать недоказуемое? И в чем позор для еврейского народа, пытавшегося уберечь своих сыновей от армии, в которой их ждали насилие и унижения, столь красноречиво изображенные в собранных Петровским материалах? И что за идиотизм преданно служить государству, лишающему тебя и твоих единоверцев элементарных прав? И почему евреи должны быть бóльшими патриотами России, чем прочие народы Империи, смотревшие на армию как на вариант каторги? И как понять идею «долга перед отечеством» на фоне справедливого утверждения самого Петровского о том, что евреи (как и поляки) — жители наиболее урбанизированного Западного края Империи — хуже всего сочетались с патриархальным институтом русской армии?


Ответы на эти вопросы следует искать не только в желании Йоханана Петровского во что бы то ни стало сказать «новое слово». Утверждение еврейской любви к армии и еврейских успехов на службе должно, по всей видимости, обслужить новую доктрину, еще диковинную для наших мест, но уже вполне проявившую себя в США, где в настоящее время живет и работает автор монографии. Это доктрина «новых правых», еврейских профессоров, порвавших с традиционным для евреев-интеллектуалов либеральным лагерем. В рамках этой доктрины замечательно смотрятся русские евреи — преданные царю и отечеству бравые солдаты, блюдущие в казармах религию отцов и воинскую дисциплину, не поддающиеся на бестолковую пропаганду революционеров-социалистов.


Кроме того, кажется, что Петровским движут, кроме идейных, еще и эстетические резоны. Он искренне, по-мальчишески любит русскую армию. Именно эта любовь подвигла его на создание мифа об армейском офицерстве, о мудрых, в стиле «слуга царю, отец солдатам», полковниках, которые непрерывно заботятся о своих еврейских подчиненных. Согласно Петровскому, именно эти опытные боевые офицеры, непонятые, впрочем, высшим начальством, и составляли костяк русской армии.


Никто и не сомневался в том, что среди полковых командиров могли быть разумные, толерантные люди. Но ведь не они же делали погоду. Да и на всю пореформенную армию автор насчитал всего пять таких офицеров, как, допустим, полковник Турков, который участвовал во внесении нового свитка Торы в солдатскую синагогу. Бедного полковника после этого немедленно поперли со службы. Для того чтобы впечатление от этой истории было не столь сокрушительным, Петровскому приходится поместить рассказ о «преступлении» полковника Туркова в начало своей монографии, а о «наказании» — в ее конец.


Подобно тому, как не доигравшие свое в детстве взрослые мужчины рядятся в мундиры XIX века, «тянут ножку» на потешных парадах и инсценируют Бородинскую битву, автор явно любуется старой русской армией: ему эстетически важно, чтобы евреи были бравыми солдатами, меткими стрелками и лихими кавалеристами.


Впрочем, армейский материал, видимо, соприроден самой авторской манере Йоханана Петровского, основа которой — гусарская лихость. Недаром он постоянно сетует на то, что недальновидное армейское начальство мало евреев направляло в кавалерию. Гусар Петровский лихо рубит и в мелочах, и в серьезных, концептуальных случаях. Например, характеристика министра финансов Канкрина: «единственный (после Сперанского) толковый советник Николая I». Все остальные, значит, бестолковые. При этом буквально в следующих предложениях нам сообщают, что построения Канкрина завели экономику России в тупик.


Таких случаев много, но все они выглядят совершенной мелочью на фоне лихой попытки на одной странице пересмотреть все основания социальной истории евреев Восточной Европы. Петровский-Штерн (зачем ему это понадобилось?) сообщает, что «среди знаменательных историографических недоразумений понятие штетл… занимает почетное место», что в начале XIX века «евреи были преимущественно сельским населением», что это все «недопонято русской исторической мыслью», и что «переосмысление польско-русского еврейства на рубеже XVIII–XIX вв. как городского по профессиональной ориентации и деревенского (видимо, сельского? — В.Д.) по месту жительства населения не за горами». Спорить со всем этим бесполезно, да и сам тон этих пассажей подразумевает не полемику, а смиренье и молчанье. Впрочем, автор (не даром он переводил в свое время Борхеса) не может отдать такое ответственное дело, как опровержение собственных тезисов, в чужие руки. Он, не переведя дыханья после всех этих «открытий», тут же начинает описывать религиозные, экономические и культурные достижения еврейских общин в первой половине XIX века, из какового описания следует несомненно городской характер большинства евреев России. Кроме того, справедливый тезис о еврее как о городском жителе, со всеми вытекающими отсюда социальными, культурными и психологическими особенностями, оказывается постоянно необходим автору для его дальнейших построений.


Вообще, тон отца-командира — основная интонация, избранная Йохананом Петровским не только по отношению к «недопонявшим» историкам, но и к историческим персонажам. Генеральный штаб был абсолютно прав, направляя евреев в артиллерию и на флот, но с кавалерий вышла промашка. Для блага русской кавалерии нужно было больше евреев-кавалеристов. Или вот, например, социалисты. В целом, автор не одобряет бунты и нарушения дисциплины, но уж если взялись бунтовать, так бунтуйте, а не занимайтесь партийными дрязгами. Он, Петровский, тонко чувствующий психологию солдат, взбунтовал бы войска намного лучше.


Во вступительной заметке от автора Йоханан Петровский-Штерн с трогательной искренностью пишет: «Моя огромная признательность профессору Александру Степанскому… согласившемуся познакомиться с рукописью книги на самом последнем этапе моей работы и уберегшему меня от нескольких бездоказательных высказываний» (курсив мой. — В.Д.).


От всех-то не убережешь!


[1] Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии, 1827–1914. М.: Новое лит. обозрение, 2003. 556 с., [4] л. ил. (Historia Rossica). 5000 экз.