Рубина Д. Синдикат: Роман-комикс. – М.: Эксмо, 2004. – 576 с. 10 000 экз.

Каждая алия — волна эмиграции в Израиль — обладает своим литературным голосом. Так называемая «Вторая алия», приведшая в Палестину в начале прошлого века тысячи энтузиастов-сионистов, дала израильской литературе ее первого классика, ироничного мистика Шмуэля Йосефа Агнона. Третья алия породила «Великое безумие» венгерского офицера Авигдора Гамеири — написанный в духе «Бравого солдата Швейка» сатирический роман о Первой мировой войне, ставший первым в ивритской литературе бестселлером.

«Большая русская алия» 1990-х принесла в Израиль из распавшегося Советского Союза множество литературных талантов. В отличие от предшествующих волн алии, нынешняя продолжает говорить и писать на своем родном языке, чему способствует благожелательная поддержка различных израильских и международных организаций. Об одной из таких организаций и идет речь в новом романе Дины Рубиной «Синдикат». Вряд ли кого-то из читателей введет в заблуждение предпосланное книге авторское заявление, что все описанное в ней является вымыслом чистейшей воды. Знакомый с московской еврейской сценой начала нынешнего тысячелетия читатель сумеет оценить остроту авторской сатиры в изображении таких персонажей, как неуловимый строитель еврейских конгрессов на бескрайних евразийских пространствах Гройс, агрессивная председательница фонда памяти жертв Катастрофы «Узник» Клара Тихонькая, очаровательная Нора Брук, возглавляющая объединение специалистов по иудаике, и, конечно же, три Главных Раввина России.

Действие романа разворачивается на фоне двух глобальных общественно-исторических процессов — роста мирового терроризма и сокращения алии. «Синдикат», мощно развернувшийся на территории бывшего СССР в начале 1990-х годов, в силу универсальной бюрократической логики не желает признавать, что человеческий ресурс алии близок к исчерпанию, и старается всеми правдами и неправдами усилить свое влияние. С другой стороны, серия памятных всем террористических актов в Израиле, Нью-Йорке и Москве задает своеобразный хронологический ритм повествования, связывая фантасмагорический мир «Синдиката» с отрезвляющей реальностью. Все прочее — это серия эпизодов из жизни рассказчицы по имени Дина Рубина, главы департамента «Фенечек и Тусовок», в задачу которого входит придание работе по собиранию алии приличного культурного оформления.

Рассказчица с самого начала дает понять, что на службу эту она попала вопреки своей воле и не убеждена в смысле новой работы. В принципе, такая позиция главного персонажа таит в себе значительный творческий потенциал, однако в романе он остается по большей части невостребованным. В этом, как видится, основная слабость книги. В своем предыдущем романе — «Вот идет Мессия» — Дина Рубина сумела удачнее использовать мотив раздвоения личности, расщепив свое творческое «я» на две независимые персоны. В «Синдикате» отношение Рубиной-автора к Рубиной-рассказчице более бережное — и это лишает повествование психологического напряжения, превращая его в серию повторяющихся анекдотов.

Несмотря на декларированную независимость рассказчицы от своего идеологизированного работодателя, три года, проведенные на службе в «Сохнуте», не прошли бесследно для ее самосознания. Новообретенная израильская половина ее личности, исполненная сознанием своего положения иностранной чиновницы в Москве, слишком подавляет прежнюю, невротичную и мятущуюся советско-еврейскую половину. Отсутствие внутреннего конфликта в душе героини не могло не сказаться на качестве повествования, создающего местами тягучее впечатление перевода на русский с некоего несуществующего ивритского оригинала. Для восполнения недостатка подлинности автор насыщает свой текст образами из мира телесного низа и нецензурной бранью, чем еще больше утомляет читателя.

Написанный талантливой писательницей на свежем материале, «Синдикат», тем не менее, не оправдывает ожиданий, заданных темой. При всей видимой готовности автора к обсуждению самых острых вопросов современной российско-израильско-еврейской жизни, она предпочитает не затрагивать определенные темы, без которых роман такого масштаба не может состояться. В «Синдикате» напрочь отсутствует политика, борьба интересов и страстей, столь характерная и для Израиля, и для России. В изображении Иерусалима доминируют сентиментальные и романтические тона, Москва обрисована средствами черного гротеска, однако оба городских пейзажа лишены присущей им сложности и глубины. Роман оказывается вне как израильского, так и российского литературного дискурса — ибо оба эти дискурса немыслимы без насыщенной политизированности. При этом «Синдикат» написан отнюдь не в развлекательном жанре. В повествовательном многоголосье сплетаются истории из жизни и авторские размышления, к которым добавляется обличающий голос загадочного Азарии, посылающего свои страстные пророчества из Иерусалима посредством электронной почты. Однако эта линия, словно заимствованная из романа Фридриха Горенштейна «Псалом», повисает в воздухе без достойного разрешения.

Литература эмиграции вообще, и еврейской эмиграции в частности, интересна, прежде всего, умением показать раздвоенное сознание эмигранта, порожденное конфликтом между его прошлым и настоящим. По законам жанра, успех оборачивается поражением, как это описано в классическом американском эмигрантском романе «Карьера Давида Левинского» Абрама Кагана. Тема возвращения на бывшую родину, также популярная среди писателей-эмигрантов («Гость остановился на ночлег» Агнона, «Когда Яш вернулся» американского писателя на идиш Якова Глатштейна), всегда разрешается в русле рефлексии, сомнений, пересмотра ценностей и потери ориентиров. В «Синдикате», в отличие от «Вот идет Мессия», Дина Рубина словно пытается защитить свою автобиографическую героиню от неизбежного внутреннего разлада, ожидающего всякую независимую личность при соприкосновении с идеологической системой. Для этого ей приходится имитировать психологическое напряжение путем банальных приемов, местами напоминающих Татьяну Устинову или Дарью Донцову. В результате роман лишается внутреннего единства формы, что фатально для текста длиной в 550 страниц. Отказ от риска, связанного с возможным поражением героини, оборачивается творческим поражением автора. Без раздвоенного, сомневающегося и, в конечном счете, проигрывающего в схватке с жизнью героя не обходился ни один большой еврейский писатель — достаточно вспомнить Менделе или Шолом-Алейхема, Агнона или Бреннера, Бабеля или Горенштейна.

«Синдикат» свидетельствует не только об исчерпании человеческого ресурса для продолжения русской алии, но и об определенной творческой исчерпанности этой алии. Течение времени уносит эмигранта все дальше от его прошлого в России. При этом субъективно, в словах родного языка и образах воспоминаний, Россия продолжает жить в душе писателя. Объективно писатель-эмигрант все глубже укореняется в новой реальности, однако эта реальность неизбежно воспринимается через призму «своей» России, даже если пишет он на иврите — пример тому молодая израильская писательница Алона Кимхи. Конфликт между прежним и нынешним, внутренним миром и внешней действительностью, неизбежен и неразрешим для писателя-эмигранта. Интенсивность этого конфликта может лишь возрастать по мере вживания в новую жизнь — и всякая попытка его ослабить, представить себя стопроцентным израильтянином, американцем или немцем, ведет к творческой неудаче. Таков закон жанра.