Лев Айзенштат
[Михаэль Вик. Закат Кенигсберга]
Август 2004
Аннотации
Версия для печати


Вик М. Закат Кенигсберга: Свидетельство нем. еврея / Предисл. З.Ленца; Пер. с нем. Ю.А.Волкова. – СПб.: Гиперион; Потсдам: Нем. форум восточноевроп. культуры, 2004. – 352 с., [8] л. ил. – (Потсдамская б-ка Вост. Европы. Мемуары; Вып. 1). 2000 экз.



В 1923 году в России вышел в свет русский перевод историософского сочинения Освальда Шпенглера «Закат Европы». Спустя 80 с лишним лет российский читатель может прочесть книгу мемуаров немецкого еврея Михаэля Вика «Закат Кенигсберга». Формальное совпадение названий двух совершенно разных книг кому-то может показаться раздражающе нарочитым, однако, по существу, такая перекличка является глубоко осмысленной и оправданной. Распад традиционных христианских ценностей, выветривание гуманистических традиций одряхлевшей Европы, о которых писал Шпенглер, и крах горящего Кенигсберга связаны между собой — подтверждением тому история XX века.


Михаэль Вик, сын немецкой еврейки и отца, чистокровного немца, родился в Кенигсберге в 1928 году. И он, и его старшая сестра Мириам по совету кенигсбергского раввина были зарегистрированы в еврейской общине и воспитаны в традициях иудаизма. Отец, довольно странная фигура в этой семье, вообще индифферентно относился к постулатам как христианства, так и иудаизма. Он был увлечен трудами китайских мыслителей Лао-Цзы и Конфуция, всю войну прилежно изучал китайский язык, его кумирами были Будда и Ганди. Мальчик сначала учился в немецкой школе; внешне он не был похож на еврея и, если бы не бдительность учительницы, мог бы стоять в первом ряду школьников, приветствовавших фюрера: «Что-о, еврей — в первом ряду?! Об этом не может быть и речи! Немедленно встань в задний ряд». В Германии начиналась пора, когда евреев ставили в первый ряд только на уничтожение.


Из-за насмешек, издевательств, придирок учителей Вик переходит учиться в еврейскую школу. В своих мемуарах он постоянно подчеркивает, как личная история подростка переплетается с трагедией еврейского народа. Так, глава «Бар-мицва», в которой автор описывает испытанное им острое религиозное переживание, заканчивается словами: «В то самое время, когда проходила моя бар-мицва, Геринг получил Гейдриху подготовить “реалистичное и конкретное окончательное решение еврейского вопроса” в европейских странах». Вообще, чтобы придать своим отроческим воспоминаниям документальную беспристрастность, Вик с немецкой пунктуальностью и добросовестностью цитирует дискриминационные акты и распоряжения из «Особого законодательства для евреев в национал-социалистском государстве», приводит военные сводки вермахта и выдержки из книги «Так пал Кенигсберг», написанной генералом Лашем, комендантом Кенигсберга. Полунемецкое происхождение спасло Вика и его мать от депортации в лагеря уничтожения, но когда начались бомбардировки Кенигсберга, его четырехмесячная осада, мирное население города (и евреи, и немцы) оказалось в огненном аду.


Хождения по мукам продолжались и после прихода освободивших Кенигсберг советских войск. В главе «Русские» Вик детально воспроизводит картины того времени: ожесточенные освободители повально занимались мародерством, насиловали женщин, убивали мирных жителей. Русские солдаты в каждом немце видели фашиста, изверга, виновного в смерти близких и друзей. Евреям Кенигсберга тоже не доверяли. Один из советских переводчиков так аргументировал эту подозрительность: «Известно, что Гитлер убивал всех евреев, а раз вы, несмотря на это, остались в живых, значит, вы сотрудничали с нацистами». Вик попадает в концлагерь Ротенштайн, название которого звучит весьма символично: его можно перевести с немецкого как красный камень. Методы и механизмы насилия тоталитарных режимов всегда копируют друг друга, и советский концлагерь мало чем отличался от фашистского: нужда, лишения, голод, бесчеловечные условия существования, массовые болезни. Как свидетельствует Вик, за три послевоенных года коренное население Кенигсберга сократилось на 80 процентов — так, по-видимому, товарищ Сталин решал проблему русификации города. Жизнь в освобожденном Кенигсберге автор вспоминает как годы, проведенные в русском плену. Это не должно шокировать российского читателя. Для автора Германия оставалась Vaterland’ом, родиной Канта, постулировавшего категорический императив как норму этического поведения.


В своих мемуарах Вик часто задается вопросом о причинах популярности нацизма в гитлеровской Германии, вопросом об истоках антисемитизма. В главе «Разговор» он пишет: «Наверное, никогда мне не избавиться от волнения и сердцебиения, лишь заходит речь о “евреях”». Пытаясь понять природу ненависти к евреям, автор приводит вымышленный диалог с воображаемым собеседником на эту кровоточащую тему. После бесплодных попыток найти рациональные аргументы, объясняющие причины враждебности к еврейскому народу, Вик приходит к знакомому нам выводу, неоднократно сформулированному многими историками и публицистами: «Мы хотели исследовать причину враждебности. Но если это чувство с помощью демагогии, религиозной или политической, раздувают до размеров ненависти, то мы попадаем в сферу иррационального и безумного. А иррациональное и безумное не поддаются логическим объяснениям». Книга Вика затрагивает также болезненную проблему национальной самоидентификации детей от смешанных браков, особенно мучительную для немецких полукровок, нередко приводившую их к нервным срывам и психическим расстройствам — ведь зачастую их близкие родственники служили в карательных структурах СС, в зондеркомандах, уничтожавших евреев.


Судьба Вика — показательный пример человека, испытавшего на себе ужасы как нацистской, так и советской диктатур, человека при этом не ожесточившегося, заявляющего в конце книги: «Самое же сильное родство я всегда ощущаю с теми, кто, как некогда и я, подвергается угнетению и гонениям, испытывает боль... В их числе и преследовавшиеся евреи, и мирные немецкие жители во время русской оккупации…» Эти слова, как и вся книга Михаэля Вика, адресованы, прежде всего, будущему поколению, поколению, которому предстоит отвечать на новые, непредсказуемые вызовы Истории.