Валерий Шубинский
[Мина Полянская. «Я — писатель незаконный...»]
Октябрь 2004
Аннотации
Версия для печати


Полянская М. «Я — писатель незаконный...»: Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна. – Нью‑Йорк: Слово–Word, 2003. – 246 с.: ил.



Удивительно, но до сих пор не существует, кажется, монографий о творчестве одного из крупнейших русских прозаиков второй половины XX века — Фридриха Наумовича Горенштейна. Нет и биографических работ о нем. Книга Мины Полянской, редактора берлинского журнала «Зеркало загадок», в котором Горенштейн активно сотрудничал последние годы своей жизни, — первая попытка заполнить эту лакуну, и уж тем одним она ценна.


Правда, в жанровом отношении дать определение этому сочинению трудно. Это не биография в полном смысле слова, но и не мемуары. Даже в первой, собственно нарративной части книги (а особенно во второй, эссеистической) мысль автора так «прыгает», а фактическая сторона так скудна, что составить по ней сколько-нибудь полное представление о жизни Горенштейна трудно. Пожалуй, лучше других получились страницы о трудных детстве и юности писателя: какой-никакой «реальный комментарий» к «Бердичеву», «Дому с башенкой», «Зиме 53-го года». Но чем дальше, тем чаще разговор сворачивает на другую, может быть, более интересную автору тему. Наконец, на 141-й странице Полянская без затей берет быка за рога:


«Читателю, наверное, желательно представлять себе человека, пишущего книгу, тем более книгу воспоминаний. В культуроведении в таких случаях говорят о “протоколах чтения”, программирующих определенную перспективу, модус восприятия. Поэтому открою некоторые из тайников моей души…» Мы, собственно, не просили, но как вежливые люди — послушаем. Мы узнаем, что Мина Полянская — «персонаж некоей трансэпохальной “драмы судьбы”», что она «задумана... была в честь наступающей победы», что выросла она в городе Черновцы и что на вступительных экзаменах в институт набрала на балл больше положенного при конкурсе тринадцать человек на место. Все это очень интересно… но нельзя ли опять о Горенштейне?


Увы! Даже о том, что известно ей лучше, чем кому бы то ни было, — о сотрудничестве Горенштейна в «Зеркале загадок» — Полянская рассказывает невыразительно, с умолчаниями. Дело в том, что для полноты рассказа здесь необходимы цитаты — причем не только из «острых» статей Горенштейна, но и из полемических откликов на них. Предоставлять же «трибуну» недругам Полянская не хочет. Свой долг перед покойным писателем она почему-то видит не в достоверном воспроизведении его (по всем свидетельствам) яркой, колоритной, оригинальной личности, но в расплывчатой и многословной апологетике. Выразительные эпизоды надо специально выискивать в этом словесном потоке. «Приведу случай с Горенштейном во Франкфурте-на-Майне. Когда в одной галерее его спросили, “откуда у него такое имя — Фридрих”, он ответил: “В России у меня было имя Исаак. Фамилия — Бабель. Фридриха купил за десять тысяч марок”».


Полянская осуждает литераторов, упоминавших о неуживчивом характере Горенштейна, обвиняя их в предвзятости и даже в антисемитизме, но при этом сама демонстрирует изрядную, причем плохо мотивированную сварливость. Так, решительно невозможно понять, что именно ставит она в вину Анатолию Найману и с какой стати так часто поминается книга последнего про Исайю Берлина. На этом фоне язвительные пассажи самого Горенштейна чрезвычайно выигрывают:


«Вена — полигон, плацдарм эмигрантской интеллектуальной элиты. Тут будущие “голоса” разучивали свои политические и литературно-общественные арии, формировались “новые американцы”, тут “солисты дуэта”, поднаторевшие на газетной комсомолии, начинали свой “Посев”, которым впоследствии густо заросли газетные поля эмиграции и, как ряской, радиопотоки».


Вообще, самое любопытное в книге — реальные письма Горенштейна, заявки неосуществленных киносценариев и т. д. Но и они временами разочаровывают. Позволю себе привести несколько фрагментов из письма к итальянскому литературоведу Лауре Спеллани:


«Прежде всего, о русско-еврейской литературе. Такой литературы не существует и существовать не может. <…> Существует или еврейская, или русская литература. Принадлежность к той или иной литературе определяет не происхождение писателя, а язык, на котором он пишет. <...> Так же, как и Исаак Бабель, писатель, кстати, очень далекий от меня по темам и по стилю, я принадлежу к русской литературе. Это не хорошо и не плохо. Это не больше чем факт. Что касается культуры, то я принадлежу к иудо-христианской культуре, к библейской культуре, включая евангельскую. <…> Корни противостояния христианства еврейству уходят в глубь веков. Но противостояние это носит политизированный, а не духовный характер. Все, что есть в христианстве творческого, тесно связано с библейской праматерью...»


Для автора «Псалма» и «Бердичева» — несколько тривиально и чрез меру благостно. Но, судя по всему, он, талантливейший самоучка, «придумавший» для себя подобие собственной религии, поднимался над своим временем и слоем, прежде всего, в художественных текстах. Горенштейна можно принять только целиком — с его известной культурологической наивностью, с неуживчивостью, с эксцентричностью и ныне старомодным пафосом. Он заслужил лучших биографов, чем Мина Полянская, но приоритет принадлежит ее, пусть несовершенной, книге.