Керет Э. Дни, как сегодня / Предисл., пер. с иврита и коммент. А.Крюкова. – М.: Изд. дом «Муравей-Гайд», 2000. – 256 с. 2000 экз.

Керет Э. Рассказы: Пер. с иврита / Ред.-сост. Э.Гельман. – Киев: Дух i Лiтера, 2004. – [44], 44 с. парал. паг. – (Б-ка Ин-та иудаики). – Текст парал. на рус. яз. и иврите.

Керет Э. Азъесмь: Роман / Пер. с англ. Л. Горалик. – М.: Эксмо, 2004. – 224 с. – (Черный квадрат). 3000 экз.

Если вы прочли хотя бы один рассказ молодого и уж-ж-асно популярного израильтянина Этгара Керета, можете считать себя лохом. Конечно, если вам еще нет тридцати. Конечно, не полным лохом, а только приобщившимся к великой и прекрасной субкультуре лоховства. Субкультура эта пестрая и демократичная. Она доступна менеджерам и начинающим драматургам, сварщикам и фокусникам, солдатам-срочникам и сыновьям секретных агентов, девственникам и плейбоям, детсадовцам и выпускникам. И все это, в основном, в мужском роде. Хотя Керет пишет иногда и от имени девушек, и даже один раз от имени сорокалетней женщины, которая спит и ей снится, будто она мужчина двадцати семи лет. Но это не важно. Кто бы ни был героем Керета — сын еврейки из Риги и араба из Шхема/Наблуса, трехлетний Шломик-Гомик с птичьей какашкой на панамке или кванты (ну те, самые маленькие, из физики), которых никто не понимает, — все это один и тот же симпатичный и одинокий, грустный и нервный тель-авивский Пьеро. К тому же совершенно неполиткорректный, такой еврей-араб-рокер-ортодокс-анархист-эксгибиционист-сионист в одном лице, как коммуналка на Флорентине. Как семья самого Керета: родители пережили Катастрофу, сестра — ортодоксальная мать одиннадцати детей, брат — анархист и лидер движения за легализацию марихуаны. А Керет — грустный Пьеро. Ну да, Годар, Антониони. Ну да, Кортасар, Кафка, Кракауэр — тоже на букву «К». Есть и более изысканные источники: жестокие фантасмагории Вилье де Лиль-Адана или нежное отщепенчество Гамсуна. Но в Париже или Нью-Йорке, Осло или, допустим, Праге, керетовским лузерам делать нечего, разве что покупать у наркомана-пуэрториканца Луну за десять долларов или насмерть замерзать ночью на улице с «Гулливером» в руках. «Я могу представить, что живу в Швеции и умираю со скуки. Это совсем не плохо, знаете ли, но, если учесть, что я живу в Израиле, ничего в этом хорошего нет», — признается Керет в одном из интервью. Дело в том, что он пишет не просто о лохах (на ивритском сленге — фраерах), но о лохах, которые плоть от плоти современной израильской шизухи. И лучше всех эту шизуху отражают, потому что тащатся от нее, любят ее, ненавидят и без нее не могут. «Ну где вы еще найдете такое: с одной стороны, в шаббат останавливается общественный транспорт, а с другой — на конкурсе Евровидения нас представляет трансвестит», — продолжает Керет. Но эта шизуха, как и любая другая, держится на непреложностях. «Наша страна напоминает мне бублик. Там, где должна быть идеология, — дыра. И все мы вращаемся вокруг этой дыры, как одержимые». Керет написал свой первый рассказ в армии. В бункере, где охранял компьютеры. «Очень похоже на одиночное заключение, все эти разговоры с крысами и безделье». Рассказ назывался «Трубы». «Когда я перешел в седьмой класс, к нам в школу пришел психолог и устроил нам тест на уровень развития. Он показал мне одну за другой двадцать картинок и спросил, что на них не так. Мне все картинки показались совершенно нормальными, но психолог заупрямился и снова показал мне первую картинку с ребенком. — Что на ней не в порядке? — спросил он устало. Я ответил, что картинка в полном порядке. <…> “Ты что, не видишь, что у ребенка на картинке нет ушей?” <…> Этот психолог определил меня как “страдающего от серьезных расстройств восприятия” и направил на курсы плотников. Там выяснилось, что у меня аллергия на опилки, и меня перевели к сварщикам». Став сварщиком «страдающий» конструирует какую-то запутанную-перезапутанную трубу и по ней попадает в рай. Тут, в общем, весь Керет. Приговоренность, расстройство восприятия, экзистенциальная аллергия, запутанность отношений и обязательно тихий магриттовский рай в финале. Керет любит и жалеет своих лохов, он гуманист. А как же их не жалеть? Курят они, конечно, «Ноблес», пьют, увы, «Гольдстар», девушки их бросают, деньги у них пропадают, офицеры их в армии дрючат, любимые по ночам превращаются в толстеньких коротышек и заставляют смотреть футбол, заказанная в ресторане говорящая рыба не говорит, лучшие друзья женятся или садятся на электрический стул, в цилиндре фокусника вместо кролика оказывается мертвый младенчик, каждую неделю в одно и то же время какой-то старик давится костью и умирает у них на руках, птички какают им на панамку, любимый пес — сумасшедший, даже их ангелы не умеют летать, они просто фуфло с крыльями. Это — жизнь. А вот — литература. Сирена в День Памяти спасает от мордобоя; окружившие тебя арабские боевики оказываются совсем не боевиками, а зайцами с хвостами в виде антенн; бросила девушка, ничего — явятся трое гномиков и перекинутся с тобой в картишки; кредиторы пришли описывать твое имущество, ничего — ты же фокусник; в твоем кафе не принято говорить о политике, а клиент считает тебя слабаком и рассуждает о том, как «религиозные трахают страну в задницу», ничего — ты же вампир из Трансильвании; и вообще, у тебя есть ломик в газетке, автомат, пистолет в ящике папиного стола, а папа — начальник Мосада. Керет — активный гуманист. Жизни можно противопоставить только литературу. Такой жизни только такую литературу. Потому что, если вам еще нет тридцати, рассказы Керета для вас — совсем не плохой курс молодого лоха. Вы спросите, как эти рассказы связаны с нашей жизнью? Да почти никак. Чем? Да почти ничем, кроме такого емкого и такого родного слова «кибенимат»[1].