Борис Фрезинский
Книга о пятнадцати годах сталинского госантисемитизма и еще раз о событиях начала 1953 года
Декабрь 2005
История
Версия для печати


Эта книга о сталинском государственном антисемитизме[1] — не монография, а свод документов. Она содержит обширный, захватывающий материал, располагающий к серьезным размышлениям, праведному гневу и тяжким вздохам. Сами собой выстраиваются многочисленные горькие и острые сюжеты. Скажем — о работе ЦК ВКП(б) в труднейшие годы Отечественной войны, когда все силы страна бросала на борьбу со смертельным врагом, а в это-то время Агитпроп ЦК, не щадя живота, подсчитывал число евреев в советских учреждениях культуры и науки, в пропагандистском аппарате армии и флота, чтобы начать их искоренение. Или — про убийство по приказу Сталина Народного артиста СССР Соломона Михоэлса. Или — про конец мифа о «Красном Сионе» (т. е. о «Республике Биробиджан»). Или — об антисемитских выходках «деятелей советской культуры» (например, композитора Мокроусова) и о том, как их неизменно покрывал аппарат ЦК. Или — о том, как редактор газеты «Красная звезда» генерал Ортенберг пытался узнать, за что его сняли в 1943 году, и как за это «любопытство» его уволили из армии. Или — про то, как в 1949-м директору Кировского завода генералу Зальцману припомнили, что в 1946-м он помогал театру Михоэлса материалами для ремонта здания. Сюжетов возникает много — и не только связанных собственно с госантисемитизмом, но и с тем, например, как сталинский аппарат неумолимо калечил молодые кадры, втягивая их в общий преступный хоровод (типичный случай — Д.Шепилов).


Ограничу свою задачу обсуждением другого:  как эта книга сделана, составлена,  насколько точно отобраны, воспроизведены и поданы документы,  что по разным причинам осталось за ее бортом — т. е. обсуждением работы составителя этой книги, открывающейся его кратким, выверенным в формулировках предисловием.


***


Это очередной том «яковлевской» серии; в нем напечатан 251 документ, из которых около 200 — впервые. Большинство введенных в научный оборот документов — из Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ, бывшего ЦПА — Центрального партархива КПСС), их шифры в книге указаны. Но адреса ценнейших 46-ти документов даны аббревиатурами архивов  без указания шифров, правда, с добавлением формулы «Архивная коллекция составителя», которую владелец на языке наших штирлицев именует «легендной». Из этих 46-ти «легендных» документов 36 хранятся в Центральном архиве ФСБ (ЦАФСБ), 6 — в Архиве Президента Российской Федерации (АП РФ), 3 — в архиве Верховного суда, 1 — в несекретном архиве Союза советских писателей. Составить том на основе доступных исследователям материалов РГАСПИ, наверняка, готовы были многие историки, но «архивная коллекция составителя» имелась лишь у одного — как в сходном случае сказано у Бабеля, «поэтому он Король, а вы держите фигу в кармане».


Впрочем, фамилии двух других держателей «архивных коллекций», чьи материалы использовал составитель, названы тоже — помянуты мелким шрифтом в примечаниях; это В.Левашов (материалы об убийстве Михоэлса) и К.Столяров (допросы Абакумова). Они — авторы книг о «тайнах Кремля» (как это теперь называют), в которых приводили, бывало, поразительные тексты и факты, но никто не спрашивал их: «Откуда же вы это знаете?» и никто всерьез их не цитировал (такие ссылки я увидел лишь в публикациях Г.В.Костырченко — надо думать, он знает, каким источникам доверять).


Ссылки на свою «архивную коллекцию» составитель во вступительной статье к то́му объясняет наличием в госархивах документов, которые «не переведены в разряд научно используемых и в связи с этим не прошли необходимую архивную обработку». Не будем здесь, однако, распространяться насчет абсурдности положения дел в архивах России (еще Пушкин сталкивался с этим): какая страна — такие порядки. В теперешнем положении, как, впрочем, и всегда у нас, приходится ценить, прежде всего, саму возможность познакомиться с документом, а уж о полноте, точности и надежности его воспроизведения говорить во вторую очередь, как и о возможности (скорее — невозможности) личной проверки всего этого. Ограничимся констатацией: большинство документов тома, опубликованных без шифров, — для историков весьма существенны.


Почти одновременно с рецензируемым томом в серии «Россия. ХХ век. Документы» вышла книга «Сталин и космополитизм»[2] — это последние два (к сожалению, некомментированные) тома серии, выхода которых из печати дождался ее основатель А.Н.Яковлев. Нельзя, увы-увы, исключать, что серию эту вскоре теперь прикончат[3] (тем паче, что с доступом даже к формально рассекреченным документам у работников Яковлева в нынешнюю эпоху, думаю, уже были трудности, недаром так и не вышли объявленные еще в 1998-м тома́ «Смерть диктатора. 1953» и «Георгий Маленков. 1955»; появление ссылок на «архивную коллекцию составителя» в столь авторитетном издании — явление, надо полагать, той же природы).


Упомянув книгу «Сталин и космополитизм» (сталинская политика «борьбы с космополитизмом» имела очевидный антисемитский характер, но к одному антисемитизму не сводилась, поэтому содержание этой книги в чем-то шире тома о госантисемитизме как таковом), отметим и существенно более точное и полное, чем в рецензируемом томе, археографическое описание в ней документов. Достаточно сравнить публикацию записки Агитпропа Жданову по вопросу издания «Черной книги» в рецензируемом томе (купюра в тексте, отсутствие важных ждановских подчеркиваний — составитель попросту воспроизвел то, как он напечатал эту записку ранее в сборнике документов по истории Еврейского антифашистского комитета[4]) — с безупречно полной публикацией того же документа в томе «Сталин и космополитизм».


Вообще, с археографической точки зрения, публикация материалов в рецензируемом томе проведена не безупречно. Скажем, про все документы сообщается лишь одно: подлинник это или копия, но не указывается — машинописные это тексты или автографы; как правило, не указывается, кому принадлежит датировка — авторам документов или публикатору (в последнем случае требуются убедительные обоснования); все даты помещены только впереди текстов и написание их унифицировано (месяц — прописью, римские цифры заменены арабскими), хотя на самих документах даты часто пишутся сзади и месяцы обозначаются цифрами; подчеркивания воспроизводятся, лишь если принадлежат авторам документов, но не их адресатам (последнее бывает отнюдь не менее значимо); приводятся не все содержательные пометы.


Том о сталинском госантисемитизме построен по хроникально-тематическому принципу. Весь материал распределен по четырем хронологическим разделам: 1. Первые проявления антисемитизма (1938–1941) — 7 документов; 2. Годы войны — 21 документ; 3. Послевоенные годы (1945–1948) — 33 документа; и, наконец, 4. «Черные годы» советского еврейства (1948–1953) — 190 документов (рост количества документов сам по себе информативен). Но внутри трех последних разделов введены тематические подразделы, в пределах которых документы публикуются, как правило, хронологически. Такое структурирование, возможно, и создает удобство для части читателей, но оно же порождает проблемы, связанные с неоднозначностью самого распределения некоторых материалов. Наиболее отчетливо это проявилось в подразделе «Атака на “космополитов”», где напечатаны 34 документа. Отметим, что лишь четыре из них включены в построенный строго хронологически (а тематически однородный) том «Сталин и космополитизм» — без остальных тридцати он вполне обошелся, тем более что часть из них вообще не имеет отношения к «борьбе с космополитизмом» (так, в «космополитический» подраздел книги о госантисемитизме помещены документы, которые тематически с «космополитизмом» связаны слабо; например, материалы об увольнении редактора «Красной звезды» генерала Ортенберга в 1943 году или об освобождении Л.Шейнина, арестованного фактически в связи с «делом Михоэлса»). В то же время невключение в рецензируемый том ряда материалов книги «Сталин и космополитизм» — скажем, записки Александрова Жданову о произведениях еврейских писателей, постановления Политбюро о неучастии делегации еврейских религиозных общин Москвы и Киева в траурном собрании по случаю 5-летия восстания в Варшавском гетто, письма Жданову «Против засилья евреев в печати» и др. — обеднило его по существу.


***


Говоря о том, как сделана книга о госантисемитизме в СССР, следовало бы проанализировать все ее «блоки», но скудость журнального пространства вынуждает ужаться. Ограничусь одним сюжетом — «делом врачей», даже у́же — «обращением еврейской общественности в газету “Правда”» (знаком с этим по материалам не только государственных историко-политических архивов, но и частных собраний, потому, надеюсь, могу судить об этом более ли менее квалифицированно — сошлюсь здесь на свое прежнее обсуждение событий января–февраля 1953 года[5]).


Начну с того, что по этой теме в том  не включены многие немаловажные документы. Составитель ограничился, по существу, тремя документами: оба варианта «обращения» — «жесткий» и «мягкий» (впервые публикуется именно «жесткий»), хранящиеся в Российском государственном архиве новейшей истории (РГАНИ), а также письмо писателя Ильи Эренбурга Сталину о содержании этого «обращения», находящееся в АП РФ. Практически в томе оказалась не освещенной тема «реакция населения СССР на дело врачей» (равно как и в книге «Сталин и космополитизм», которая, впрочем, завершается 13-м января 1953 года, т. е. сообщением об аресте врачей-убийц). Перечислю некоторые документы, отсутствующие в рецензируемой книге, но позволяющие лучше понять атмосферу, в которой «обращение» возникло.


Прежде всего, это секретные выборки читательской почты «Правды» в связи с «делом врачей», которые редактор газеты, председатель Идеологической комиссии при Президиуме ЦК Д.Шепилов, бывший одним из главных лиц в осуществлении операции «обращение влиятельных евреев в “Правду”», дважды — 17 января и 3 февраля — посылал начальнику Агитпропа, члену Президиума и секретарю ЦК Н.Михайлову[6].


Первая выборка открывалась большим коллективным письмом офицеров ГлавПУРа Советской Армии (эта контора — один из по сей день чадящих реликтов сталинщины). Письмо начиналось вопросом: «Почему Вы отмалчиваетесь, тов. Эренбург?» Далее писателю доступно объясняли, что награждение Сталинской премией мира обязывает его выступить с разоблачением на весь мир еврейских врачей-убийц. Бездарные армейские политработники образца 1953 года не могли простить еврею Эренбургу его мировой славы военного публициста; антисемитская кампания развязала им руки, и они открыто обвинили писателя в том, что во время войны он-де раздувал подвиги евреев на фронте. «Создавалось впечатление, — писали офицеры от политграмоты, — что Вы выступаете против фашизма не столько как советский писатель, а как защитник евреев. Но нигде, никогда Вы не показывали реакционную сущность еврейских националистов!» Многие граждане, прежде не обращавшиеся в «Правду», почувствовали, что пришло их время и можно написать о сокровенном. Среди писем, отправленных Шепиловым Михайлову, были и требования рабочего с Урала («Ведь не секрет, что евреев ненавидят все… Мы требуем профессорам-вредителям смертную казнь через повешение»), и откровения анонима («Удалить евреев из крупных городов (много сволочей лишних) в Биробиджан, пусть поработают. Это было раньше? Хорошее перенять не вредно»). Подборка включала и несколько писем граждан с еврейскими фамилиями — их клишированные тексты, увы, похожи один на другой («Все честные евреи единодушно требуют суровой кары и возмездия людям, на черной совести которых жизнь и здоровье советских людей»)…


В Агитпроп Михайлову адресовались также аналогичные подборки писем в редакции «Известий», «Комсомольской правды», «Труда» и, разумеется, газеты «Медицинский работник» — все спешили отчитаться по читательской почте.


3-го же февраля 1953 года (т. е. в тот день, каким датируется письмо Эренбурга Сталину) Шепилов большую подборку писем в «Правду» отправил уже лично второму после Сталина лицу в государстве, исполнителю самых сокровенных замыслов вождя — Г.Маленкову[7]. Были среди них и воспоминания финансового работника из Москвы В.Николаева: еще в 1941 году он внимательно читал на фронте немецкие листовки (дело тогда наказуемое), сообщавшие о предательстве советских евреев, продавшихся американцам. Он запомнил только двух названных гитлеровцами предателей: композитор Дунаевский и писатель Эренбург, и посоветовал передать эту информацию по «соответствующему адресу», чтобы там, подняв в архивах немецкие листовки, строго проверили всех, кого в них разоблачали.


Не использованы в книге и другие материалы из фонда Агитпропа в РГАНИ. Например, сообщения по ВЧ, переданные в день, когда объявили об аресте врачей-убийц, секретарю ЦК Н.Пегову, ведавшему регионами, — о митингах протеста в Ленинграде и Москве: докладывали секретари обкомов Ф.Козлов и И.Капитонов (последний приводил выступление конструктора Карпухова: «Наши “абрамы” сегодня приуныли, у многих душа в пятки ушла…»)[8]. Или информация, которую зам. министра Госбезопасности Гоглидзе посылал Маленкову, Берии, Булганину и Хрущеву: письма граждан, направленные в его ведомство (скажем, администратор шведского посольства московский коллекционер Костаки, ставший впоследствии знаменитым, писал: «Давно надо было взяться за евреев…»), донесения профессиональных стукачей о евреях, которые отзываются о творящемся как о провокации, повторе 1937 года и т. д.[9] Или материалы Радиокомитета СССР, получившего суровый нагоняй от ЦК за план вещания на заграницу по «делу врачей» (к этой работе собирались привлечь преимущественно знаменитых деятелей культуры СССР еврейского происхождения) [10].


Увы, ничего этого составитель не включил в подготовленный им том. Возможные объяснения ограниченностью объема не кажутся убедительными: в книге всего 590 страниц, тогда как том «Сталин и космополитизм» содержит их 765.


Судя по воспоминаниям и тех, кого приглашали к операции «Обращение в “Правду”», и тех, кто слышал от них об этом, да и тех, до кого дошли лишь слухи, резонанс на подготовку «обращения» был очень острым — ее восприняли как пролог грядущих кровавых погромов. Пылкая дискуссия о том, входила ли в сталинские планы депортация еврейского населения на восток или нет, продолжается до сих пор. Публиковать документы начала 1953 года и ни словом не обмолвиться об этой дискуссии (хотя бы в предисловии к книге, раз уж ее издали без комментариев к текстам) — мне кажется неправильным. Равно как и умалчивать о роли в операции члена Президиума ЦК Д.Чеснокова — а ведь первую редакцию «обращения евреев» А.Н.Яковлев вообще называл «письмом Чеснокова»[11]. Подобные недомолвки преуменьшают общественно-исторический резонанс документов тома. Подчеркну также, что публикация свода архивных документов без комментариев (или, как в данном случае, ограничиваясь одним только именным комментарием) в принципе представляется мне неразумной.


***


Теперь о напечатанных документах.


Начну с формальности. При публикации первой, «жесткой», редакции «обращения» написанное на листе сопроводительной записки, отправленной 29 января Маленкову Михайловым и Шепиловым, почему-то разделено — текст собственно записки опубликован перед «обращением» (во вступительной статье утверждается, что такие материалы печатаются в конце документов), а важная помета: «Материал по указанию тов. Маленкова лично 29/I тов. Кагановичу Л.М. Архив 2/II» — в конце его (причем и здесь написание месяцев римскими цифрами было заменено составителем на арабскую цифру и прописное написание соответственно). Не упомянуто и то, что машинописные подписи под «обращением» занимают почти три страницы из семи.


Перейдем к более существенному. Не отмечено, что в этом же деле хранится текст того же «обращения», напечатанный специально для Кагановича (неполные четыре листа без списка подписантов в конце); четвертый лист им подписан собственноручно: «Л.М.Каганович»[12]. Между тем, именно эта информация подтверждает поздний рассказ Кагановича о том, как он отказался подписать принесенный ему Михайловым текст: «Я не подпишу. Я член Политбюро, а не какой-нибудь этот вот», и в ответ на реплику Михайлова «Мне товарищ Сталин поручил» заявил: «Скажите товарищу Сталину, что я не подпишу. Я ему сам объясню»; а при встрече со Сталиным повторил: «Я не еврейский общественный деятель, а член Политбюро»[13]. Сталин с этим согласился, и вот Кагановичу (несомненно, по указанию Сталина — характерно иезуитски) доставили тот же самый текст коллективного письма с непременным «мы», но без подписей в конце, и он его подписал один (только фамилия и инициалы, без слов «член Президиума ЦК КПСС»), после чего его подпись оставили в верстке  коллективного обращения (поначалу также без указания на партийную должность, но со званиями Героя и депутата). Замечу, что порядок подписей под «жесткой» редакцией «обращения», а также должности и регалии подписантов, приведенные в томе, отличаются от тех, что поставлены под второй, «мягкой», редакцией.


В тексте первой редакции «обращения», напечатанной в томе, курсивом выделена правка Ильи Эренбурга со ссылкой на статью Б.Сарнова в журнале «Лехаим»[14], где приводилась часть предоставленной мною автору ксерокопии гранок этой редакции «обращения» с выписанной по краям правкой Эренбурга[15]. Правка эта в статье Сарнова воспроизведена не полностью. И вот именно в таком объеме она выделена в томе курсивом. Опущенные Сарновым поправки Эренбурга в тексте напечатанного «обращения» содержатся тоже, но не выделены курсивом, т. е. предполагается, что они принадлежат не Эренбургу. Можно сделать вывод, что подлинника этой верстки составитель не видел. В двух примечаниях составителя (с. 471 и 472) речь идет о выделенной курсивом правке Эренбурга, однако не указано, что в посланный Маленкову машинописный текст жесткого «обращения» она внесена кем-то от руки и без ссылки на Эренбурга.


В другом примечании (с. 473) говорится о подписных листах, содержащих 57 автографов[16]. Но составитель не отметил, что на этих листах порядок следования подписей, а также собственноручно написанные должности и регалии подписантов существенно отличаются от того, как они помещены в томе под обеими редакциями «обращений». Эта информация важна — именно подписные листы позволяют судить о фактическом порядке подписания «обращения» евреями, отобранными для этого Агитпропом ЦК. Даже порядок подписей сам по себе, безусловно, информативен (подписи ведь получены в результате многоступенчатого процесса предварительных уговоров, о которых сохранилось несколько устных и письменных, подчас противоречивых, свидетельств, обойти которые, однако, историк может лишь в ущерб истине).


Составитель также не упоминает о наличии в РГАНИ правдинских гранок первой редакции «обращения»[17]. Между тем, это существенный документ — он содержит рукописную правку титулов подписантов и порядка следования их фамилий[18]. Авторы этой правки неизвестны, но, полагаю, именно  из-за нее отправили в архив машинопись первой редакции письма, а вовсе не из-за того, как считает Г.Костырченко, что забраковали  самый ее текст, получив задание готовить новый вариант. Скорее всего, эти гранки отправлялись Маленкову, и правку перечня подписантов внесли по ходу обсуждения гранок с ним. (Замечу, что если бумага нижестоящего чиновника представлялась вышестоящему, то после отклонения ее не уничтожали, а направляли в архив.)


Верстка «обращения», переданная Сталину и хранящаяся в АП РФ, от исправленных от руки гранок, хранящихся в РГАНИ, отличается только форматом и тем, что подпись Эренбурга уже не девятая, а третья, а его правка от руки выписана  на полях с указанием ее автора. Таким образом, Маленков отправил Сталину верстку первой редакции «обращения» с исправленным списком подписантов, а также с перечнем личных поправок Эренбурга. Надо полагать, что этот вариант «обращения» и подписей под ним вождь принял (именно такой вариант подписей был сохранен и под второй редакцией «обращения»). Состоялось это, понятно, до 2 февраля, после чего остававшаяся у Маленкова машинопись со старым порядком подписей вместе с первоначальными гранками письма была отправлена в архив. Предположение, что Сталин именно в интервале между 29 января и 2 февраля распорядился заменить текст «обращения» на более мягкий, представляется  неверным (тогда получалось бы, что указание Сталина написать новый текст «обращения» было выполнено спустя почти двадцать дней, т. к. лишь 20 февраля текст второй редакции «обращения» его автор Шепилов направил Михайлову — медлительность аппарата, немыслимая для сверхрасторопного на исполнение заданий вождя Маленкова).


Итак, в интервале между 29 января и 2 февраля текст был утвержден (все ненужные Маленкову бумаги 2 февраля были отправлены в архив), а потому сбор автографов подписей, начатый с Кагановича, был срочно продолжен. Вот почему 3 февраля Минц и Маринин заявились домой к Эренбургу, а тот, отказавшись поставить свою подпись, сказал им, что напишет лично Сталину, и тут же в течение часа письмо написал.


Текст письма Эренбурга Сталину (значимого в обсуждаемом сюжете) печатается в рецензируемом томе по журналу «Источник» (1997), где был, в свою очередь, опубликован на основе подлинника из АП РФ без комментариев и с датой 3 февраля 1953 года. Датировав письмо Эренбурга «не позднее 29 января 1953 г.» (причем даже не в угловых или квадратных скобках, как это общепринято в подобных случаях), составитель тома ограничивается фразой: «В публикации данного письма в “Источнике” оно датировано 3 февраля 1953 г., что, по нашему мнению, необоснованно». Обсуждение даты было бы допустимо, если бы при публикации в «Источнике» письмо Эренбурга датировали публикаторы — тогда читатель решал бы сам, чья аргументация более состоятельна. Между тем, при публикации письма Эренбурга Сталину в «Источнике» нигде  не сказано, что письмо датировано не автором, а публикаторами. Г.Костырченко также не берет на себя смелость утверждать это публично, хотя фактически исходит именно из того, что Эренбург отправил письмо Сталину, не поставив на нем даты (замечу, что другие свои шесть писем Сталину 1934–1950 годов, как и всю свою деловую корреспонденцию советской поры, Эренбург неизменно датировал). Отсутствие означенной смелости объясняется легко: Г.Костырченко не видел подлинника в АП РФ, а посему предпочел выражаться не вполне внятно. Здесь будет уместно публичное и безусловно внятное заявление: машинописное письмо Эренбурга, собственноручно им подписанное, начинается именно с даты  3 февраля 1953 года[19]. И называть эту дату «необоснованной» нелепо. По этому поводу необходимо, думаю, подчеркнуть, что историк может брать на себя ответственность за публикацию сомнительных умозаключений в собственных опусах — в таком случае вся «тень» бросается лишь на него лично. Но, являясь участником авторитетного коллективного научного проекта, он такого права не имеет. Впрочем, это замечание, скорее, в адрес редакционного совета серии, не установившего ни внутреннего рецензирования рукописей томов, ни их компетентного редактирования — во всяком случае, в томе об этом не сообщается — а в итоге допускающего подобные самочинства.


Подчеркну еще раз, что дата 3 февраля никак не укладывалась в хронологическую схему событий, которую принял Г.Костырченко, полагая, что отправление в архив 2 февраля машинописи первой редакции «обращения»  автоматически означало отказ Сталина от первой версии  текста и начало работы над второй. Между тем, речь идет всего лишь об отправлении в архив ЦК машинописи, в которой не были утверждены порядок и написание подписей, а вовсе не сам текст «обращения» (выбросить в корзину документ с сопроводительными записками было бы нарушением правил ЦК о делопроизводстве).


Теперь о подписи Эренбурга под «обращением». Должен признать: мое прежнее утверждение[20] — что Эренбург подписал  вторую редакцию, а никак не  первую — было неверным, сделанным до того, как я смог  увидеть хранящиеся в РГАНИ документы. Они убедили меня в том, что подпись Эренбурга стоит под  первой редакцией «обращения». Если кратко, то суть в зачеркнутой нумерации подписных страниц, не имеющих ни даты, ни заголовка, причем сам текст «обращения» занимает четыре нумерованные сверху страницы (экземпляр Кагановича), а подписные страницы той же бумаги продолжали общую нумерацию, которую затем зачеркнули. И все-таки разглядеть номера страниц можно: они начинаются с цифры 5; а машинопись второй редакции «обращения» занимает семь страниц и нумерация подписных листов, продолжай они эту редакцию, началась бы с цифры 8.


Несмотря на отсутствие даты под подписным листом, ясно, что сбор автографов подписей был начат 29 января с подписи Кагановича и продолжен после 2 февраля. Прочитав письмо Эренбурга (не раньше 3 февраля), Сталин, в соответствии с содержавшейся в письме просьбой, распорядился, чтобы Маленков встретился с писателем и передал ему мнение вождя: подпись под письмом должна быть поставлена. Об этой встрече имеются воспоминания З.Шейниса, записавшего после ареста Берии в июле 1953 года что именно рассказал ему Эренбург[21]. В этой записи несомненно убедительными можно считать факт передачи письма Сталину через Шепилова и то, что через несколько дней Эренбургу позвонил Маленков и пригласил его на Старую площадь, где беседовал с ним в присутствии Кагановича и, в ходе беседы, передал решение Сталина о необходимости подписи Эренбурга под «обращением»[22]. Именно подпись под  первой редакцией, поставленная после этого Эренбургом, объясняет его подавленное состояние, о котором мне рассказывала А.Я.Савич, видевшая писателя, когда он вернулся домой в тот день. Эренбург мог подумать, что его письмо не сработало, что Сталин к его аргументам не прислушался. Между тем, последующие события говорят о том, что Сталин продолжал думать об этом письме, причем нараставшие за рубежом протесты в связи с «делом врачей» подтверждали правильность доводов Эренбурга. В итоге Сталин пришел к выводу, что топорный текст первой редакции «обращения» политически преждевременен, и дал указание[23] подготовить другую, существенно иную, «мягкую», редакцию «обращения» евреев в «Правду». Возможно, он сам и надиктовал Шепилову ключевые ее фразы. 20 февраля текст второй редакции «обращения» Шепилов представил Михайлову.


Вторую, «мягкую», редакцию «обращения» впервые опубликовали в журнале «Источник» в 1997 году под видом первой, «жесткой». Было ли это ляпом публикаторов или же сознательной фальсификацией — неизвестно, но протесты вызвало сразу [24]. При воспроизведении второй редакции в рецензируемом томе даже не упомянуто, что внизу отдельного листа, на котором от руки написана сопроводительная записка Шепилова Михайлову от 20 февраля, имеется важная помета:
«В архив. 16/III 53» (подпись неразборчива, может быть «Михайлов»). Между тем, она свидетельствует, что идея публикации «обращения» была официально отвергнута уж во всяком случае за две недели до постановления от 3 апреля о закрытии «дела врачей» (тем же 16 марта датируется и отмена не включенного в том постановления ЦК КПСС о неудовлетворительной организации ориентированной на Запад кампании Радиокомитета СССР по «делу врачей», а также препровождение в тюрьму М.Рюмина — начальника следственной части МГБ по особо важным делам, руководившего следствием по этому делу). Замечу, что приказ о проверке следственных политических дел, находившихся в МГБ в производстве (включая «дело врачей»), Берия подписал своей властью еще 13 марта 1953 года, назначив спецгруппы проверок и потребовав разобраться с этим в две недели.


Так выглядит общая канва событий января–февраля 1953 года на основе документов, к которым я имел доступ и часть которых напечатана в рецензируемом томе.


***


Подводя итог обсуждению тома о сталинском госантисемитизме, подчеркну главное: хотя том и мог быть сделан лучше и точнее, выход этого солидного свода документов об антисемитской политике отечественной власти в ее сталински остром варианте — событие значимое для всех, кто хочет уяснить для себя прошлое. А если население России вдруг обзаведется исторической памятью, что поможет ему сделать свое будущее достойным, эта книга, надо надеяться, станет востребована многими. Не знаю, случится ли это, а если случится — когда. Пока же…


В мемуарах «Люди, годы, жизнь», рассказывая о суровой и голодной Москве января 1942 года, Илья Эренбург привел такую историю: как-то в писательской столовке Дома литераторов Владимир Лидин сказал ему после тощего обеда: «Мы еще эту печенку вспомним», и вскоре столовка закрылась. Мне пришел на память этот эпизод, когда я закончил чтение тома «Государственный антисемитизм в СССР», вышедшего в серии «Россия. ХХ век. Документы» под редакцией А.Н.Яковлева.



[1] Государственный антисемитизм в СССР: От начала до кульминации, 1938–1953 / Сост. Г.В.Костырченко. М.: Междунар. фонд «Демократия», Материк, 2005. 592 с. (Россия. XX век. Документы / Под ред. А.Н.Яковлева). 3000 экз.

[2] Сталин и космополитизм: Документы Агитпропа ЦК КПСС, 1945–1953 / Сост. Д.Г.Наджафов, З.С.Белоусова. М.: Междунар. фонд «Демократия», Материк, 2005.

[3] В конце 2005 года вышел в свет последний подписанный А.Н.Яковлевым том, посвященный сталинским этническим депортациям.

[4] Еврейский антифашистский комитет в СССР, 1941–1948. М.: Междунар. отношения, 1996. С. 261–262.

[5] См.: Фрезинский Б.Я. Власть и деятели советской культуры — проблема адекватного анализа // Исторические записки. М.: Наука, 2002. № 5. С. 298–322.

[6] РГАНИ, ф. 5, оп. 16, д. 602, л. 10–34, 44–73.

[7] РГАНИ, ф. 5, оп. 25, д. 504, л. 10–39.

[8] РГАНИ, ф. 5, оп. 16, д. 602.

[9] РГАНИ, ф. 5, оп. 25, д. 504.

[10] РГАНИ, ф. 5, оп. 16, д. 645.

[11] См. интервью, данное А.Н.Яковлевым Лилли Марку́: Marcou L. Ilya Ehrenbourg. Paris: Plon, 1992. P. 289.

[12] РГАНИ, ф. 5, оп. 25, д. 504, л. 169–172.

[13] Чуев Ф.И. Каганович. Шепилов. М., 2001. С. 239–240.

[14] Сарнов Б. Эти две-три недели решили все // Лехаим. 2003. № 8. С. 28–35.

[15] Гранки хранятся в АП РФ.

[16] При этом ссылка в рецензируемом томе дается на четыре листа архивного дела (РГАНИ, ф. 5, оп. 25, д. 504, л. 143–146), а в изданной несколько лет назад книге составителя (Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. М., 2001. С. 681) — на три других листа (л. 177–179). Обе ссылки неверны — подписных листов всего семь, и это л. 180–186 указанного дела.

[17] Там же, л. 188.

[18] Поправки, сделанные в верстке, были такими: 1) после фамилии Кагановича, как шаг навстречу его требованиям, вписали «член ЦК КПСС»; 2) фамилию подписанта академика Вольфковича, бывшую четвертой, сделали первой; 3) после фамилии организатора оборонной промышленности Ванникова зачеркнули слово «дважды» перед званием Герой Социалистического Труда, хотя звания присуждали ему действительно дважды — в 1942 и 1949 годах, а в 1954-м вручили уже третью звезду Героя; 4) дописали от руки фамилии двух новых подписантов (Локшина и, похоже, Шафрана) — детали и красноречивые, и характерные.

[19] Предположение, что Эренбург ошибся в числе и месяце письма вождю, надо полагать, представлялось невероятным и составителю.

[20] См. сноску 5.

[21] См.: Шейнис З. Провокация века. М., 1992. С. 107–109. Шейнис по приглашению Эренбурга приехал к нему на дачу (отмечу, что они действительно были знакомы с 1940 года), и, хотя приводимую в книге Шейниса прямую речь Эренбурга и других вряд ли можно считать воспроизведенной точно, главные факты повествования (время и место разговора; беседа с Шепиловым в редакции «Правды» и с Маленковым и Кагановичем на Старой площади) представляются вполне достоверными. Воспоминания Шейниса первоначально были напечатаны в «Вечерней Москве» в июле 1991 года. Ф.Чуев беседовал об этой публикации с Кагановичем, который подтвердил, что такой разговор имел место (Чуев Ф. Указ. соч. С. 238–242).

[22] Автограф Эренбурга («Илья Эренбург, писатель», а не «Эренбург И.Г., лауреат международной Сталинской премии “За укрепление мира между народами”», как значится в правдинской верстке) поставлен им в конце второго листа (РГАНИ, ф. 5, оп. 25, д. 504, л. 181) после 18 подписей различных деятелей, начиная с академика Вольфковича, включая композитора Дунаевского, академика Минца, дважды Героя Драгунского, поэтессы Алигер, министра Ванникова (единственная подпись без указания на должность или звание) и др. Всего на семи коллективных подписных листах 56 подписей (нет Кагановича и двух новых подписантов; подписи пианиста Гилельса и директора завода Носовского — наклеены).

[23] Скорее всего, в интервале между 9 февраля, когда в Тель-Авиве взорвали бомбу на территории советского посольства (о чем говорится во второй редакции «обращения»), и 20 февраля.

[24] См., например, мою статью «Помутневший Источник, или О чем просили евреи Сталина» (Литературная газета. 1997. 26 июля).