Евгений Мороз
[Сергей Степанов. Черная сотня]
Декабрь 2005
Аннотации
Версия для печати


Степанов С.А. Черная сотня. – 2-е изд., доп. и перераб. – М.: Эксмо, Яуза, 2005. – 544 с., [8] л. ил. – (Рус. тайны). 4100 экз.



Сочинения, издающиеся в популярной книжной серии «Русские тайны», нередко предлагают откровенно фантастические версии отечественной истории. Однако С.Степанов написал серьезное исследование, причем декларация причастности «тайнам» в данном случае имеет и некоторые объективные основания. Хотя история черносотенства не содержит в себе чего-то специфически «таинственного», феномен этот малоизвестен российской общественности. Если в 1920-х годах свободно печатались документы и научные исследования, относящиеся к черносотенному движению, то в 1930-х цензура сделала данную тематику запретной, и такое положение начало меняться лишь в самые последние годы советской власти. Не менее значимо, что уже в течение столетия черносотенство является предметом разнообразных идеологических спекуляций, к чему были причастны не только приверженцы, но и противники указанного движения. Не ставя, разумеется, знак равенства между апологетами черносотенства, повествующими о борьбе своих кумиров со страшным жидомасонским заговором, и либеральными критиками «Черной сотни», отметим, что последние в пылу полемики часто упрощали ситуацию, представляя своих противников только в образе безнадежных политических маргиналов, послушно выполнявших тайные приказы полиции. По понятным причинам, именно эта линия была воспринята большинством еврейских публицистов, видевших в черносотенцах, прежде всего, погромщиков — кровожадных убийц и грабителей. Бесспорно, что это движение привлекло к себе множество криминальных личностей, но наряду с несомненными маргиналами в черносотенных организациях состояли и профессора, и члены Российской Академии наук, и священнослужители Русской православной церкви, четверо из которых были впоследствии причислены к лику святых (протоирей Иоанн Кронштадтский, протоирей Иоанн Восторгов, епископ Гермоген и патриарх Тихон).


Существенно, что при всей значимости еврейского вопроса для черносотенной идеологии, ненависть к евреям явилась своего рода производным обстоятельством, корневая же основа, позитивный стержень черносотенства — утверждение российского самодержавия. В идеологии движения сочетались как сугубо охранительные, так и по-своему революционные тенденции, направленные не только на упрочение существующего строя, но и на историческое его «углубление», усовершенствование монархии в духе возвращения к старинным московским порядкам. В целом, союзные отношения черносотенцев с властью не исключали и периодов охлаждения, иногда — откровенной неприязненности. Спор с реальной монархией за монархию идеальную мог привести даже к мыслям об убийстве Николая II — о желательности подобного исхода писал в своем дневнике один из наиболее ярких и образованных деятелей Союза русского народа Борис Никольский.


Само рождение черносотенства было обусловлено кризисом, который переживала империя в 1904–1905 годах, эволюция движения не ограничивалась организационными союзами или распрями соперничающих группировок, но определялась самыми разными историческими обстоятельствами. По этой причине в книге Степанова описываются такие события, как обещавший конституцию октябрьский манифест 1905 года, выборы и роспуск первой и второй Государственных Дум, третьеиюньский переворот, министерство Столыпина, дело Бейлиса (Степанов предлагает свою оригинальную версию истории убийства, которое спровоцировало процесс над Бейлисом), распутинщина… Черносотенство явилось одним из проявлений агонии российского самодержавия, отчаянной попыткой остановить эту агонию. Однако лидеры движения не только не сумели защитить монархию, но, как представляется, сыграли роковую роль в ее судьбе, дезориентировав Николая II и его супругу, создав у них иллюзию массовой народной поддержки. В роковые дни 1917 года поддержка эта оказалась совершенно ничтожной, можно даже сказать, вовсе себя не проявила. Все ожидания черносотенцев и поверившего им императора оказались тщетными. Позднее, когда пришло известие о расстреле большевиками Николая II и его семьи, новость эта была принята народом с полнейшим равнодушием, часто — даже со злорадством.


В ряде случаев текст книги Степанова был явно недостаточно продуман. Не вполне понятно, например, зачем указывается на принадлежность большинства адвокатов Бейлиса к масонам (с. 383). Такое замечание имело бы смысл, если бы автор разделял черносотенную идеологию и считал, что готовность защищать Бейлиса от кровавого навета может быть объяснена пресловутыми масонскими интригами. К счастью, Степанов не проявляет склонности к жидомасонским фантазиям, на которые, как могло бы показаться, намекает его текст. Во избежание двусмысленности следовало или рассказать о том, что представляло собой российское политическое масонство начала ХХ столетия, или не упоминать о данном обстоятельстве вовсе.


Нечто подобное и в рассказе о том, как устроители погрома в Балте встретили демонстрацию еврейской верхушки, попытавшейся доказать свои верноподданнические убеждения, поместив портрет императора рядом со свитками Торы. Это, однако, не остановило погромщиков, которые избили еврейских манифестантов, посмевших своими «погаными руками держать царский портрет». Описав ситуацию, свидетельствующую о непримиримом антисемитизме, Степанов, тем не менее, делает противоположное по смыслу заключение: «Во время октябрьских погромов наглядно проявился тот факт, что деление на избивавших и избиваемых осуществлялось не только и даже не столько по национальному, как по политическому признаку»
(с. 84–85).


Кажется, здесь находит свое отражение определенная концептуальная проблема, которую не смог разрешить автор. Степанов занимает позицию, альтернативную позиции еврейских публицистов. Если для последних антисемитизм — это главная и определяющая черта черносотенства, то Степанов сосредотачивает свое внимание, прежде всего, на политических устремлениях. Он приводит многочисленные свидетельства того, что погромщики нападали на людей, являвшихся или считавшихся причастными к либеральным и социалистическим идеям, так что проклятия в адрес евреев могли сопровождать и расправы над русскими рабочими лидерами. Очевидно, что антисемитизм и радикальный консерватизм черносотенцев — это два органически связанных между собой сюжета, определивших их мировоззрение. Обращая главное внимание на политический аспект, Степанов не задается вопросом, как соотносится антидемократическая и антилиберальная направленность черносотенной идеологии с ее враждебностью к евреям. Такое впечатление, что для него одержимый антисемитизм черносотенцев просто не вполне понятен. Справедливо отметив, что все соображения о религиозных, социальных и экономических корнях данного умонастроения «не могут в полной мере объяснить то иррационально всеобъемлющее… значение, которое черносотенцы придавали еврейскому вопросу» (с. 503–504), Степанов на этом останавливается и не пытается найти какое-то рациональное объяснение отмеченного им явления. А ведь в данном случае затронут частный аспект более общей проблемы, не ограниченной российской историей. Автор не замечает, что непримиримо антисемитские воззрения являются родовой чертой различных националистических и религиозных движений, враждебных западной демократии. Помимо русского черносотенства это также немецкий национал-социализм и большинство союзных ему движений, американские Ку-клукс-клан и негритянская «Нация ислама», военные режимы в Латинской Америке, исламские фундаменталисты. В том же направлении эволюционировала идеология позднего сталинизма, которая восприняла некоторые националистические догмы вполне черносотенного характера.


Еще один деликатный момент — отбор информации. Понятно, что в работе, затрагивающей столь широкий круг проблем, многие сведения неизбежно опускаются. Особый, однако, случай, когда подобная избирательность несколько искажает общую картину. Цитируя обращение Иоанна Кронштадтского, решительно осудившего участников Кишиневского погрома (с. 151), Степанов не находит необходимым добавить, что через несколько дней после этого будущий святой отрекся от собственных слов и извинился перед устроителями погрома, ибо один из инициаторов избиения евреев убедил его, что жертвы погрома сами во всем виноваты. Таким образом несомненно симпатизирующий Иоанну Кронштадтскому Степанов явно пытается представить православного священнослужителя в более выигрышном свете. И это не единственный пример некоторой пристрастности автора к движению, ставшему объектом его исследований. В ряде случаев он щадит своих героев, не замечая, например, уничижительных их характеристик в том же дневнике Никольского, который называл предводителя Союза русского народа Дубровина «противным грубым животным», а Пуришкевича «дураком». Учитывая, что Пуришкевич мог болтать о предстоящем убийстве Распутина в компании журналистов, освещавших деятельность Государственной Думы, последнее замечание кажется небезосновательным — впрочем, Степанов, увлеченно описывающий похождения Пуришкевича, об этом факте умалчивает.


И дело не в таких частностях. Степанов рассматривает феномен «Черной сотни» в ретроспективе постигшей Россию социальной катастрофы, о чудовищных последствиях которой предупреждали черносотенные идеологи. Они и сами по большей части стали жертвами развязанного большевиками красного террора. Согласно рекламному заявлению на задней стороне обложки, автор описывает «трагическую попытку последних поборников империи сплотить русских людей под знаменами Православия, Самодержавия, Народности». Это, конечно, преувеличение, однако, приводя множество компрометирующих свидетельств, Степанов в то же время действительно призывает не рисовать черносотенство «сплошной черной краской», так как «большинство лидеров черной сотни были людьми, искренне озабоченными судьбой страны» (с. 505). Он, несомненно, прав. Добавим лишь, что то же самое можно было бы повторить об Адольфе Гитлере, который, конечно же, был искренне озабочен судьбой Германии. Проблема в том, что самые страшные политические преступления ХХ столетия совершали отнюдь не криминальные маньяки, но романтики, одержимые глобальными социальными проектами. То обстоятельство, что черносотенная утопия осталась невоплощенной, принципиально ничего не меняет.


Сочувствие черносотенному движению нескольких честных и искренних церковных иерархов в такой же мере не решает вопроса о характеристике движения в целом, как и наличие каких-то честных и лично порядочных нацистов или коммунистов. Иоанн Кронштадтский в этом смысле не более значим, чем, например, Че Гевара, скорее даже напротив. Надо быть очень предвзятым человеком, чтобы отнестись к черносотенству с романтической идеализацией. Прочитав рецензируемую книгу, беспристрастный наблюдатель должен будет признать, что то немногое, чего все-таки удалось добиться членам Союза русского народа, было как‑то вызывающе отвратительно, и что непримиримое к ним отношение со стороны либеральной общественности было вполне адекватным. Об этой специфике «Черной сотни» писали не только либералы, но и представители департамента полиции. Степанов цитирует в своей работе полицейский отчет, согласно которому руководителями отделов и подотделов Союза русского народа «были часто люди опороченные, проворовавшиеся чиновники или исправники, выгнанные за взятки со службы, некоторые по настоящее время состояли под судом и следствием» (с. 140–141). Как резюмирует сам Степанов, «ни одно из российских политических движений не притягивало такого количества психически неуравновешенных людей» (с. 505).


Впрочем, вопрос о симпатиях Степанова не так уж и значим. Существенно, что он не становится приверженцем анализируемой им доктрины и остается в рамках научной добросовестности. В заключение книги автор указывает, что его целью было не «навязать читателям свои выводы и оценки», но «представить по возможности объективный материал о деятельности черной сотни в 1905–1917 гг.». Как представляется, Степанов с поставленной задачей справился. Его работа — серьезный и содержательный рассказ об историческом сюжете, обладающем в наши дни самым актуальным политическим значением. Что касается общих убеждений Степанова, то особая ценность его сочинения в том и состоит, что, хотя автор не приемлет обычной для либералов критической оценки черносотенства, само содержание книги каких-либо иллюзий на эту тему не оставляет.