Опубликовано в журнале «Народ Книги в мире книг» (Санкт-Петербург)
№ 70 / Октябрь 2007 Рецензия
|
|
||||||||
В 2006 году в серии «Проза еврейской жизни» вышел в свет роман Даниэля Каца с длинным и интригующим названием «Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию»[1]. Интрига состояла еще и в том, что автор романа уже без малого сорок лет пользуется всемирной известностью и считается одним из немногих писателей, сумевших, по словам литературного критика Тувы Корсстрём, «с легкостью и тактом осмыслить и описать перемены в Европе девяностых, не утратив при этом связи с историей»[2]. Его романы и пьесы переведены едва ли не на все европейские языки, кроме русского.
Теперь, когда это упущение частично исправлено, хочется надеяться, что роман Даниэля Каца, в соответствии с прогнозами рецензентов, и в нашей стране «найдет своего благодарного читателя»[3]. Во всяком случае, российская критика не обошла эту книгу своим вниманием[4]. Авторы рецензий и литературных обзоров, стремясь наилучшим образом представить роман публике, называли его «семейной историей во время русско-японской, первой и второй мировых войн и, естественно, Холокоста» (Давид Гарт), «веселым и мужественным… повествованием про бравого солдата Беню, про его скитания по Восточной и Северной Европе и обретение пристанища для себя и своей семьи в Финляндии» (Сергей Костырко), и характеризовали как «смесь реальности и абсурда» (Константин Мильчин), «финского депрессивного пофигизма» и «еврейского эсхатологического юмора» (Александр Чанцев). При этом в качестве близких по духу литературных произведений упоминали то рассказы Шолом‑Алейхема и Исаака Бабеля, то знаменитый роман Ярослава Гашека о бравом солдате Швейке, то недавно переведенные на русский язык повести финского писателя Арто Паасилинны. И, видимо ощущая, что фантасмагория еврейской жизни в Финляндии, изображенная Даниэлем Кацем, как-то не встраивается в наши привычные представления о «подлинной» трагической истории европейского еврейства в ХХ веке, сетовали на обилие в романе «абсурдных заморочек», из-за которых у критика «аналитический аппарат попросту отказывает» (Александр Чанцев). Также неоднократно рецензенты высказывали предположения, что в жизнеописании своих героев автор «допридумал процентов восемьдесят» (Александр Чанцев) и что «даже когда в ней (книге. — А.И.) и упоминаются реальные факты и лица, в их существование все равно не веришь» (Алексей Балакин).
Впрочем, на первой же странице своего романа Даниэль Кац предупреждает читателя, что «персонажи этой книги не имеют ничего общего с действительностью, как не имели с ней ничего общего при жизни». Заботливый редактор перевода, пытаясь на той же странице пояснить это довольно двусмысленное заявление, уведомляет читателя, что мол-де «в силу избранного автором иронического жанра… исторические факты и имена, которые он приводит», также не имеют ничего общего с действительностью, и тем окончательно все запутывает. Становится непонятно: что это за «факты» такие, а тем более «имена»? Если они «исторические», то не иметь отношения к действительности не могут по определению…
Дело здесь, конечно, не в избранном автором «ироническом жанре». Похоже, дело в причудливом сочетании истории, действительности и жизни — трех понятий, столь щедро упоминавшихся критиками, да и самим автором книги. Именно там, где история, действительность и жизнь сталкиваются между собой, ломая привычные стереотипы, и возникают увлекательные коллизии романа Даниэля Каца. Отсюда — ирония, фантастика, абсурд и «эсхатологический еврейский юмор», эти неразрывные составляющие метода фантастического реализма, которым мастерски воспользовался писатель. Что делать, когда действительность непроницаема, история фантастична, а жизнь… жизнь везде и всегда — трудна, порой невыносима, и только чувство юмора помогает окончательно не разочароваться в ней.
***
Возьмем хотя бы историю финского еврейства, с которой роман Даниэля Каца ни на минуту «не утрачивает связь». Автор монографии о финской еврейской общине Борис Грюнштейн отмечал, что «финские евреи — это не национальное меньшинство, а исторический курьез»[5]. Он имел в виду, что в силу сложившихся исторических причин никакой еврейской общины в Финляндии быть не могло. С XII‑го и вплоть до начала XIX века страна Суоми была одной из провинций Шведского королевства и подчинялась его законам, которые запрещали евреям селиться в финских землях. Даже после 1809 года, когда Суоми вошла в состав Российской империи на правах автономного Великого княжества Финляндского, на протяжении всего XIX века там формально оставались в силе шведские законы. Поэтому, констатирует финский историк Тапани Харвиайнен, «происхождение почти всех финских евреев так или иначе связано с русской армией. Они прибыли в страну не по своей воле — именно армия послала их сюда и, в конце концов, они поселились в Финляндии»[6]. Правда, поселиться там им было не так просто. С одной стороны, в княжестве продолжали действовать «шведские статуты, колебавшиеся в отношении евреев, то им совершенно запрещалось пребывание там, то делалось послабление»[7]. С другой стороны, старые шведские законодательные акты вступали в противоречие с царскими указами, позволявшими вышедшим в отставку солдатам и матросам «иудейского вероисповедания» селиться там, где они закончили службу. В результате, бывшим военнослужащим-евреям приходилось преодолевать длинную череду бюрократических препон, прежде чем обосноваться в Финляндии. К этому следует добавить, что финские евреи, многие их которых прожили в этой стране всю жизнь, смогли получить гражданские права только после 1917 года, когда Финляндия стала независимым государством.
Кажется, сама непреодолимая логика истории выводит на первый план в романе Даниэля Каца солдата царской армии Беню, лихого кавалериста, трубача полкового оркестра, прошедшего Русско-японскую и Первую мировую войны и в итоге обосновавшегося со своей семьей в финской столице. Бравый солдат Беня приходится дедом лирическому герою романа, от лица которого и ведется повествование. Именно дед Беня олицетворяет то самое звено в «золотой цепи» нескольких поколений его семьи, которое соединило далекое полулегендарное прошлое в захудалом местечке[8] «не то Хлебск, не то Хлобск — к востоку от Полоцка», откуда Беня в десятилетнем возрасте угодил в кантонисты, и «депрессивное настоящее» его повзрослевшего внука, когда «сколько бы человек ни трудился, ни вкалывал, в конечном счете он все равно барахтается в сетях, в тугих сетях», откуда «вырывается примерно один из миллиона».
Рискну высказать предположение, что кантонистское прошлое деда Бени основано на знакомых писателю с детства семейных преданиях: подобные легенды, повествующие о том, как евреи поселились в Финляндии, и по сей день любят рассказывать в добропорядочных еврейских семьях Хельсинки и Турку. Ведь, как известно, институт кантонистов был отменен в 1856 году. Поэтому, произведя в уме несложные вычисления, приходишь к выводу, что если бы Беня успел побывать в кантонистах, то уж точно не смог бы повести своего внука на концерт ансамбля песни и пляски советской армии в послевоенном Хельсинки — ему бы тогда перевалило за сто лет. Впрочем, вполне вероятно, что в далекие николаевские времена действительно существовал некий Беня Кац, которого в малолетнем возрасте отдали в солдаты. Отслужив положенный двадцатипятилетний срок в каком-нибудь гарнизоне на территории Великого княжества Финляндского, он вышел в отставку и поселился в Хельсинки. Далее развивая эту гипотезу, можно предположить, что бывший кантонист Беня-старший был отцом Залмана, того самого, который и прибежал на лыжах в Финляндию из сибирской ссылки, и этот Залман, следуя распространенной еврейской традиции, назвал своего сына Беней в честь дедушки. Где-то на рубеже XIX и XX веков Беня-младший, достигнув призывного возраста, стал солдатом русской армии, сражался под Порт-Артуром, был ранен во время наступления в Галиции в 1914 году, пережил эвакуацию в сорок третьем и в начале пятидесятых был похоронен на хельсинкском еврейском кладбище. Как это часто бывает, семейные легенды о прапрадеде-кантонисте и рассказы деда о войне прочно соединились в единое целое в детском сознании лирического героя романа — альтер эго писателя. Этому могли способствовать и одинаковые имена деда и прапрадеда и, возможно, сходные обстоятельства их службы в царской армии. Чем дальше мы заглядываем в прошлое, тем больше обнаруживаем там волнующих легенд и героических мифов о наших предках — и это едва ли кого-нибудь удивляет, особенно в детском возрасте.
Может быть, именно в таком органичном — без всяких «скоб» и «швов» — соединении семейной мифологии с историей и состоит оригинальное ноу-хау Даниэля Каца. Сага о жизни нескольких поколений семьи деда Бени воспринимается как своеобразная метафора истории всего финского еврейства, убедительность которой основывается на прекрасном знании автором культурных контекстов — еврейского, финского, советского — и точных исторических подробностях. Так, упомянутый выше историк Тапани Харвиайнен на основе изучения архивов хельсинкской полиции сделал вывод, что «все евреи — бывшие солдаты, проживавшие в городе в 1898 году, были выходцами… из различных местечек Литвы и северо-восточной части Польши»[9] (т. е. Белоруссии).
Перефразировав афоризм Петра Вайля, можно сказать, что дед Беня — не важно в данном случае мифический или реальный — преподал своему внуку важный урок: даже в самые трагические периоды жизни юмор может оказаться единственно возможным мировосприятием, а эксцентрика — свободой. Похоже, что этот урок Даниэль Кац усвоил «на пятерку», а иначе он не стал бы писателем, таким писателем.
Оптимистическое, отрицающее всяческую хандру мировосприятие отставного солдата Бени оказалось особенно актуальным в отдаленной деревушке на севере, куда во время Второй мировой войны всю его семью эвакуировали из Хельсинки, подвергавшегося регулярным бомбежкам советской авиацией. Арье, отец лирического героя романа, как и все финские евреи призывного возраста, находился на фронте, где «постреливал, не глядя в сторону востока». Изредка приезжая в отпуск, он настойчиво уговаривал своих близких бежать в нейтральную Швецию, так как «не мог быть уверен в том, что его семья, когда в следующий раз он приедет… не рассеялась по всему белу свету или не перемещена в какой-нибудь лагерь в Финляндии или где‑нибудь еще».
Вновь капризная дама-история все поставила с ног на голову в этой части Европы, превратив в «товарищей по оружью» законопослушных финских граждан еврейского происхождения и солдат фашистской Германии. При этом новоявленные немецкие «соратники» настаивали на «окончательном решении еврейского вопроса» и в союзной Финляндии.
Даниэль Кац, повествуя об этих событиях в своей иронической манере, достаточно точно следует историческим фактам. Он вспоминает, например, о визите в Хельсинки летом 1943 года «дохляка и неврастеника» Гиммлера, пытавшегося «убедить» руководство Финляндии организовать депортацию финских евреев в лагеря смерти. «А тем временем, — замечает писатель, — непочтительные финны рылись в его портфеле и фотографировали его документы, среди которых был и полный перечень финляндских евреев — около двух тысяч имен»[10]. Не менее историчны и страницы романа, рассказывающие об «устройстве финской демократии», которая в щекотливых вопросах, будь то предоставление гражданских прав евреям в XIX веке или их депортация из страны в сороковых годах века XX‑го, неизменно прибегала к классическому методу проволочек. Хотя под нажимом немцев президент Ристо Рюти в конце 1943 года и вынужден был заявить о согласии рассмотреть германские требования по выдаче евреев, однако оговорился, что как демократическая страна Финляндия не может решить это без участия парламента. Вскоре выяснилось, что повестка парламентских заседаний уже сверстана до конца года, и изменить ее не представлялось возможным. Затем Сейм Финляндии ушел на каникулы в честь Дня Независимости и Рождества, а там наступил и 1944 год, когда парламентариев уже гораздо больше заботило положение на фронте, где готовилось наступление советских войск, чем всякие сомнительные идеи союзников, и в итоге «еврейский вопрос» так и не был внесен в повестку заседаний Сейма [11]. Еврейская община Финляндии была спасена.
Единственную тень на репутацию страны бросил трагический эпизод, связанный с выдачей шести еврейских беженцев из Австрии, которые в октябре 1942 года были обвинены в шпионаже и депортированы в оккупированную немцами Эстонию, а оттуда — в Аушвиц[12]. Массовая выдача еврейских беженцев немцам была прекращена благодаря личному вмешательству маршала Густава Маннергейма.
Слухи о готовящейся депортации евреев достигли и далекую «забытую Богом» деревушку, приютившую деда Беню и его домочадцев, пробив непроницаемую действительность патриархальной жизни в этом медвежьем углу. Еврейский контрабандист Ёрник Тартак принес недобрую весть о том, что в Хельсинки прибыли части СС, а стало быть, депортация уже не за горами. Именно это известие, подкрепленное цитатой из Библии: «и отправились из Ливны, и расположились станом в Риссе», где Рисса, естественно, читалась как Швеция — по-фински название этой страны произносится как Руисти (ну как тут не вспомнить Тевье-молочника!), и заставило наконец благородное семейство всерьез готовиться к отъезду. Бывалый солдат Беня знал, что Библия никогда не подводит. Именно Библия, которую еще на заре своей казарменной юности он (а может быть, тот легендарный кантонист Беня-старший?) начал читать разноплеменным сослуживцам «с интонациями драматического чтеца», вдохновляя дагестанцев ветхозаветными ратными подвигами сынов Израиля и удивляя украинцев амурными интрижками царя Соломона, помогла ему в конце концов стать популярной фигурой. От немцев отставной солдат русской армии Беня не ждал ничего хорошего — как и остальные две тысячи финских евреев, которые большей частью были прекрасно осведомлены, как решают «еврейский вопрос» нацисты. Не ждал дед Беня ничего хорошего и от воспитанного, вполне дружелюбно настроенного немецкого лейтенанта «с тонким… как у Христа, лицом», который помог ему собрать случайно рассыпавшиеся по платформе «еврейские пасхальные кастрюли», привезенные с собой в эвакуацию. Нет, он, конечно, «сквозь зубы на идише» поблагодарил своего добровольного помощника, а тот поинтересовался, что это за диалект такой — баварский или тирольский?[13] «Если что, у тебя в руках трость с тяжелым серебряным набалдашником, — вспоминал потом старый солдат. — И силенок еще хватает».
Настоящий шок испытала вся семья и когда однажды в их комнату вошли двое немцев — капрал и солдат, вежливо сняв фуражки. Но, как оказалось, цель их визита была вполне мирная, вернее — деловая: по договоренности с Ёрником Тартаком они привезли на продажу керосин для моторной лодки, на которой и предполагалось бежать в Швецию.
Обращают на себя внимание прямые пересечения этих эпизодов романа с воспоминаниями финских евреев о Второй мировой войне, которые были записаны и опубликованы историком Ханну Рауткаллио[14]. Истории о том, как с неприязнью и страхом еврейская семья встречает немецкого офицера, появившегося на пороге дома, чтобы, как оказывается, передать посылку с фронта от их родственника — финского офицера-еврея, а также истории о покупке горючего и других полезных вещей у немецких интендантов, являются часто повторяющимися нарративами. Немало рассказов и о том, как немецкие солдаты принимали идиш финских евреев за один из диалектов своего родного языка[15].
Вновь просматривая статьи и книги Рауткаллио, я поймал себя на мысли, что они воспринимаются как великолепный исторический, а может быть и антропологический комментарий к той части книги Даниэля Каца, которая посвящена событиям Второй мировой войны. Несомненно, подробный комментарий был бы весьма кстати в русском издании романа. Именно в описании не всегда очевидных российскому читателю событий финской истории, связанных с войной, и ощущается болевой нерв книги, превращающий иронию в черный юмор, а гротеск — в макабр. Когда вся правда о Катастрофе европейского еврейства стала достоянием гласности, сам факт участия финских евреев в войне на стороне нацистов обернулся для многих членов еврейской общины Финляндии психологической травмой[16]. В особенности — для интеллектуалов, придерживавшихся левых убеждений, таких как Даниэль Кац.
Впрочем, и воспоминания о русских — сотрудниках советского посольства, которые появляются в Хельсинки после разгрома фашистской Германии и вполне символично занимают тот же дом, откуда несколько дней назад уехали «побежденные немцы», также проникнуты грустной иронией. «На стенах в комнатах у русских висели портреты Ленина и Сталина, — вспоминает лирический герой о том, как в детстве, сидя на подоконнике в своей комнате, он разглядывал этот “русский дом” напротив. — Я оглядывался с подоконника на стену собственной комнаты, там висел портрет дедушки Бени. <…> На той стороне улицы Ленин и Сталин, на этой Беня, между ними маршальский проспект, широкий, угрожающий и разделяющий. А посредине финляндский регулировщик с отстраняюще поднятой рукой в белой перчатке. Бене не было дано выбирать сторону». Не дано было выбирать и его сыну Арье. А есть ли выбор у внука? «Русские плохие?» — спрашивает он у матери. И слышит в ответ:
— Нет, не плохие. — Хорошие? — Они такие же, как мы. — Ну, мы-то хорошие. — Русские такие же, как… все другие народы… как финны. — Или как немцы? — Ну да, — согласилась мать. — У всех народов есть хорошие и плохие. И в каждом человеке есть добро и зло.
Этот диалог мог бы показаться слишком дидактичным, даже банальным, вне драматичного русско-еврейско-финско-немецкого исторического контекста. Вот так, просто, без всякого пафоса, несмотря на бомбежки Хельсинки советскими асами, несмотря на Аушвиц и Дахау, добро и зло — в каждом человеке, надо только сделать правильный выбор.
***
На фоне изображенной в последних главах романа благополучной, но какой-то индифферентной ко всему послевоенной действительности, потери еврейской общины Финляндии на фронтах Зимней и Второй мировой войн, составившие одну десятую ее численности, выглядят бесполезными. Так, во время поминальной службы на еврейском кладбище, некий патриотически настроенный общинный представитель, выступая «от имени павших», заявляет, что «евреи-то за милую душу отдадут жизнь за любое отечество, которому это угодно», не им выбирать.
Именно на старом еврейском кладбище, куда альтер эго писателя, повинуясь внезапному порыву, приходит однажды помянуть своего отца, это «бесполезное» еврейское прошлое настойчиво напоминает о себе всплывающими в его памяти картинами погребальных процессий — «…евреи хоронят своих мертвецов. Правда ли, что они хоронят их стоймя?» — и разрыв с этим прошлым переживается мучительно. Ситуация усугубляется тем, что импровизированные поминки с выпивкой, устроенные на могильной плите, происходят в какой-то из еврейских праздников, когда приходить на кладбище не принято. «Я никогда не понимал, почему в праздник нельзя ходить на кладбище, — размышляет писатель. — Этого никто не мог сказать. Просто — так было всегда. Быть может, я не умел правильно спросить». Так или иначе, уже ни у кого не спросишь и ничего уже не изменишь.
И все-таки внук бравого еврейского солдата Бени сделал свой выбор, став писателем и воссоздав в своем первом романе прозу жизни одной еврейской семьи на фоне драматических событий финской истории. Благодаря этому мы, читатели, имеем возможность познакомиться и с бунтарем Арье, и с легендарным дедом Беней, и с мифическим прадедом Залманом, который когда-то прибежал на лыжах в Финляндию, и со многими другими людьми, при жизни также не имевшими ничего общего с действительностью. [1] Кац Д. Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию: Роман / Пер. с фин. В.Смирнова. М.: Текст, 2006. 256 с. (Проза евр. жизни). 5000 экз. [2] Korsström T. Daniel Katz’s new novel “A Jetty to the Sea” // Contents. Helsinki, 2002. No. 1. P. 12. [3] Рахаева Ю. Еврейско-финский Швейк // Вечерняя Москва. 2006. 21 дек. [4] См., например: Гарт Д. Читатель ждет уж рифмы: «проза» // Еврейское слово. 2006. 4–10 окт.; Костырко С. Библиографические листки // Новый мир. 2007. № 1; а также рецензии в интернете: К.Мильчина «Бравый солдат Беня» на сайте mnenia.zahav.ru, А.Балакина «Финская проза еврейской жизни» на www.russ.ru, А.Чанцева «Бравый солдат Беня» на www.booknik.ru (разрядка в цитатах из последнего текста моя. — А.И.). [5] Grünstein B. Juutalaisena Suomessa: hirtehishumoristisia tarkasteluja. Porvoo, 1989. P. 8. [6] Harviainen T. The Jews in Finland and World War II // Nordisk Judaistic. 2000. Vol. 21. No. 1–2. P. 159. [7] Гессен Ю. К истории евреев в Финляндии // Новый Восход. 1913. № 2. С. 43. [8] В переводе, вероятно не вполне верно, говорится о деревушке. [9] Harviainen T. The Jews in Finland and World War II. P. 160. [10] Эпизод с фотографированием документов Гиммлера приводит в своей монографии «Финляндия и Холокост» известный финский историк Ханну Рауткаллио (см.: Rautkallio H. Finland and the Holocaust: The Rescue of Finland’s Jews. New York, 1987. P. 159–163). [11] См.: Ibid. P. 215–222. [12] См.: Ibid. Р. 193–201. [13] Действительно существует некоторое сходство баварского и тирольского диалектов немецкого с идишем, т. к. все они восходят к средневерхненемецкому языку. [14] См. например: Rautkallio H. “Cast into the Lion’s Den” – Finnish Jewish Soldiers in the Second World War // Journal of Contemporary History. 1994. Vol. 29. No. 1. [15] См.: Ibid. P. 55, 57, 58, 78, 83. [16] См. об этом, например: Weingarten S.L. Finland: Where Jews fought on the side of the Nazis // The Jewish News Weekly of Northern California. 1995. June 9; Bayvel R. “While Jews in my army I will not allow their deportation”: the extraordinary story of the Finnish Jewish soldiers who fought alongside the Germans in the Second World War // Jewish Quarterly. 2006. No. 202. P. 16. |
|