Атцмон Г. Учитель заблудших: Роман / Пер. с иврита Н.Хорэф. – М.: Иностранка, 2004. – 208 с. – (За иллюминатором; Вып. 027). 5000 экз.

Ацмон Г. Единственная и неповторимая / Пер. с англ. А.Шамир. – Екатеринбург: Ультра.Культура, 2006. – 255 с. – (Ультра Fiction). 3000 экз.

Очень трудно определить писателя Гилада Ацмона по национальному признаку. Израильский? Нет. Ацмон, уроженец государства Израиль, является его убежденным и бескомпромиссным противником. Еврейский? Ацмон не считает себя и евреем: «Я симпатизирую религиозным евреям ровно настолько же, насколько любым религиозным группам и верованиям, но мне совсем не нравятся светские евреи. Считаю, что если отделить еврейство от его духовной сущности, все, что останется — это чистый расизм. Так вот, я не религиозный и не светский еврей. Я вообще не еврей. <…> Я себя считаю ивритоязычным палестинцем. Я говорю на иврите, и моя родина — Палестина». Термин «палестинец» совсем не является в данном случае географически нейтральным. Ацмон активно поддерживает арабов в их борьбе с Израилем, принимая все методы этой борьбы. Его идеалом является даже не общее еврейско-арабское государство, как для иных левых идеалистов, а палестинское государство, в котором, возможно, и будет место для «ивритоязычных граждан» как для физических лиц — но никак не для еврейской этничности. Желая стать неевреем, он становится антиевреем — не безразличным к факту своего происхождения, а ненавидящим этот факт и в этом смысле от него зависимым.

Ну что же, во все времена, на всех этапах еврейской истории было немало людей, переходивших на сторону врага. Как правило — врага сильного. Были инквизиторы и гайдамаки еврейского происхождения... Ацмон не исключение. Он на стороне «палестинцев» не потому, что сочувствует их поражению, а потому, что уверен в их конечной победе. Во многом в основе его ненависти к своему еврейству — страх. «Еврей, каким бы он ни был, есть не что иное, как “существо, априорно возбуждающее у других агрессивные инстинкты”», — так учит героя романа «Учитель заблудших» его дед, польский еврей, сделавший все, чтобы стать немцем, и уже после Холокоста, живя в Израиле, пытающийся сохранить верность немецкой культуре и спрятаться в ней от своего еврейства.

И все-таки не только страх. За «еврейским антисемитизмом» Ацмона (если на то пошло, как и вообще за всякой — не только еврейской — этнической самоненавистью) стоит реальный слом национально-культурной идентичности. Существует немало граждан Израиля, которые предпочитают чувствовать себя израильтянами, но не евреями. И это имеет свою логику: если изъять из еврейского самосознания, с одной стороны, религию, три тысячи лет лежавшую в основе этого самосознания, с другой — всю богатейшую культуру диаспоры, то что останется? Государственное гражданство да язык. Но от статуса «ивритоязычного израильтянина» не так уж далеко до «ивритоязычного палестинца». Нервозный антисионизм таких людей, как Ацмон, — оборотная сторона секулярного сионизма с его рискованной идеей создать еврейский народ заново, с чистого листа.

Такой человек, как Ацмон, мог бы оказаться едким сатириком, пристрастным, но метким критиком израильского общества, если бы, ко всему прочему, подобно большинству политических радикалов, не был слепоглухим. Он не видит ничего, кроме своей ненависти, от которой не может отвлечься ни на минуту. Достаточно привести примечания, которые написал он к переводам своих романов: Януш Корчак — «польский врач, воспитатель в детском доме во время Второй мировой войны. Он погиб, отказавшись покинуть группу своих еврейских воспитанников, отправленных в лагерь смерти. Израильтяне почитают Корчака, поскольку считают, что весь мир должен совершить добровольное самоубийство во имя их процветания». Или: фалаши — «эфиопские евреи, одновременно и организованно привезенные в Израиль, где подверглись жесточайшей расовой дискриминации. Израильская система здравоохранения даже запретила использовать донорскую кровь эфиопских евреев»[1]. А яростные претензии Ацмона к Маймониду (недостаточно, по его мнению, толерантному к другим религиям) напоминают недавнюю жалобу российских парламентариев на «Шульхан Арух» и свидетельствуют о, мягко говоря, существенном недостатке общей культуры.

Кроме собственных политических эмоций и этнических комплексов, Ацмона интересуют две вещи — музыка (в основном джазовая) и секс. Хотя «Учитель заблудших» анонсируется как роман, содержащий концептуальную критику сионизма, большинство его страниц посвящено любовным утехам и переживаниям героя, профессора Гюнтера Ванкера. Написано на хорошем среднем уровне, бывает и хуже, но зачем портить эротический роман антисионистской риторикой и вкраплениями беспомощной антиутопии — неясно. Примечательно описание грядущего Иерусалима под властью арабов: «Западная часть Иерусалима, через которую мы проезжали, превратилась в густо заселенное гетто с наглухо закрытыми балконами и верандами. Многие мои соотечественники никуда не уехали и жили под властью палестинцев. Главным образом это были больные и немощные, но не только. Остались также и кретины, настолько привязанные к своей недвижимости, что сами, по сути, превратились в “недвижимых”».

Второй роман, «Единственная и неповторимая», лучше. В нем есть бойкий, хотя и путаный, «шпионский» сюжет. Эпопея Аврума Штиля, продюсера, который сумел «превратить немецкое чувство вины в бабло» и использовать для продвижения израильских музыкантов, и солиста его ансамбля, трубача и поэта Даниэля Зильбербойма, оказывается прикрытием для многолетней операции «Моссада»... В издательской аннотации роман Ацмона сравнивается с «Омон Ра» Пелевина. Если сказать, что Пелевин в лучшие годы писал покрепче, — это даст адекватное представление о художественном уровне книг Ацмона. Как писатель он малоинтересен. Он любопытен как персонаж.