С некоторых пор слово «фальсификация» оказалось чрезвычайно востребованным в российской публицистике. Вот и мы в этом отношении — в общем потоке. Только речь у нас пойдет, как уже ясно из заголовка, отнюдь не о выборах…

1

О необходимости защитить литературное наследие Владимира Жаботинского от фальсификаций мы уже писали в связи с появлением третьего тома его Полного собрания сочинений. Стараниями научного редактора издания, профессора Центра библеистики и иудаики РГГУ, доктора филологических наук Леонида Фридовича Кациса, непревзойденного мастера поражать аудиторию удивительными «открытиями», вошли в том и полтора десятка текстов, опубликованных в 1903 году на страницах эмигрантского журнала «Освобождение» — под псевдонимами или без подписи. Как мы показали, сколько-либо разумных доводов в пользу их атрибуции Жаботинскому Кацис в своей сопроводительной статье не привел, а в случае незамысловатого псевдонима «Аноним» и вовсе умолчал о двух «неприятных обстоятельствах», однозначно свидетельствующих: никакого отношения к соответствующим публикациям классик сионистской мысли не имел[1].

Примерно через год после выхода из печати вышеупомянутого тома в сборнике научных трудов по русской истории появилась новая работа Леонида Кациса все на ту же тему — атрибуция Жаботинскому текстов из «Освобождения»[2]. По существу, перед нами значительно расширенная и дополненная версия сопроводительной статьи из собрания сочинений — той самой статьи, которую мы уже подробно разбирали. Теперь рассмотрим «дополнения».

Прямо во введении к своей работе автор вынужден признать: «…псевдоним “Аноним” являет собой один из наиболее сложных случаев для атрибуции его текстов именно Жаботинскому, так как существует “претендент” на этот псевдоним». Таким образом, раскрывается первое «неприятное обстоятельство», утаенное от читателей собрания сочинений: подлинное имя Анонима известно — оно приводится «Словарем псевдонимов» И.Ф.Масанова, и это совсем не Жаботинский, а одесский ветеринарный врач и общественный деятель Александр Иванович Никольский.

Впрочем, с этой неприятностью Кацис тут же легко расправляется: «Однако создается впечатление, что Масанов ошибся. Ведь не кадет и ветеринар сражался с погромщиками, ловил полицейских провокаторов, общался с зубатовским провокатором Шаевичем, оценивал стачку 1903 г. с точки зрения участия в ней евреев-агитаторов, анализировал “потемкинские дни” 1905, Кишиневский и Александрийский погромы и т. д. и т. д.» На этих «и т. д.» опровержение информации из «Словаря псевдонимов» и заканчивается. Перед нами фирменный прием кацисовской «научной аргументации» — отсутствие доводов компенсируется пафосом и многословием. Что, собственно, не позволяло кадету и ветеринару Никольскому писать корреспонденции в эмигрантский журнал, понять из длинного оборота с частицей «ведь» решительно невозможно.

К приведенному пассажу Кацис дает любопытную сноску, в которой сообщает: «…в объявлениях о подписке на газету “Речь” на 1906–1907 годы, публиковавшихся во многих либеральных газетах, можно обнаружить указание в списке авторов “А.Никольский (аноним из «Освобождения»)”». Казалось бы, найдено еще одно неопровержимое свидетельство, что информация Масанова верна. Но научный редактор Полного собрания сочинений Жаботинского не так-то прост, чтобы идти на поводу у неопровержимых свидетельств. Умение выворачивать «неудобные» факты наизнанку и трактовать их в нужную сторону — неотъемлемый элемент его исследовательского мастерства. Находка тут же ставится на службу «делу Жаботинского»: «Однако это “аноним” с маленькой, а не заглавной буквы, возможно, и печатавший в журнале… просто анонимные тексты». Газетное объявление неизвестно почему провозглашается источником «Словаря псевдонимов», причем единственным, а из использованной наборщиком строчной буквы «а» делается далеко идущий вывод: «решение Масанова… основано на понятном недоразумении». После такого «пируэта» Кацис не отказывает себе в удовольствии нравоучительно указать коллегам на необходимость «предельно внимательного отношения к любым деталям» и завершает сноску патетической победной реляцией: «Для Жаботинского же это “объявление” оказалось… исторически судьбоносным, на десятилетия отвлекшим уже исследователей эмигрантской печати… от поиска реального “Анонима” с большой буквы».

Разобравшись с первым «неприятным обстоятельством», Кацис сразу же принимается и за второе: «…ряд сугубо конкретных материалов “Освобождения”, которые были присланы в редакцию “Освобождения”, как кажется на первый взгляд, вряд ли могли быть написаны находившимся в Европе Жаботинским». Воздержимся от комментариев по поводу того «изящного» стиля, при помощи которого доктор филологических наук имеет обыкновение излагать свои мысли. Однако эта корявая, туманная фраза явно нуждается в дешифровке. Речь идет о том, что будущий сионистский лидер, путешествовавший по Европе с конца июля и до начала ноября 1903 года, физически не мог быть автором одесских корреспонденций, все это время бесперебойно поступавших в «Освобождение» от Анонима.

«Верхоглядам», готовым усомниться в авторстве Жаботинского на столь ничтожном основании, Кацис дает решительный отпор: «…“Освобождение” вовсе не ежедневная газета, многие материалы в этом двухнедельном, а то и сдвоенном ежемесячном журнале печатались с опозданием. А кроме всего прочего, около четверти всех текстов “Анонима” вообще являют собой практически обзоры прессы, даже начинающиеся порой прямой ссылкой на конкретные газеты, обзоры которых можно писать откуда угодно».

На сей раз мы сталкиваемся с наиболее радикальным и одновременно наиболее простым приемом из «научного арсенала» профессора Кациса. В обыденной — неакадемической — речи такой прием принято именовать враньем. Почему исследователь предпочел воздержаться от его использования в сопроводительной статье собрания сочинений — понятно. Просмотрев воспроизведенные там же, в собрании, корреспонденции Анонима, любой читатель сразу убедится, что ни одна из них обзором прессы не является — ни «практически», ни как-либо еще. Нет в них и ссылок на конкретные газеты. Более того, легальные газеты если и упоминаются Анонимом, то лишь для отчетливого декларирования собственной задачи — рассказать всё, о чем те умалчивают.

Освобождение. Штутгарт, 1903. 18 сентября

Одесские новости. 1903. 3(16) сентября

Не составит для читателей собрания сочинений большого труда проанализировать и отдельные «сугубо конкретные материалы», от «сугубо конкретного» рассмотрения которых Кацис упорно уклоняется. Вот, например, корреспонденция «Новая смена градоначальника. Избиение заключенных», напечатанная в штутгартском «Освобождении» за 18 сентября 1903 года и повествующая об отставке одесского градоначальника генерала Арсеньева[3]. Произошла эта отставка, как известно, 31 августа. Составлялась корреспонденция, таким образом, в первых числах сентября. В ней Аноним приводит множество подробностей, свидетельств очевидцев, личных наблюдений, циркулировавших в городе слухов, цитирует письмо политзаключенных, только что просочившееся из одесской тюрьмы… Перевернув несколько страниц тома, читатель обнаружит: Жаботинский находился тогда в Риме и без устали снабжал «Одесские новости» заметками об итальянской политике и культуре.

Особо настойчивый читатель заглянет, по всей видимости, и в следующий текст Анонима, появившийся в «Освобождении» за 19 октября и озаглавленный «Два гастролера. Сердечное попечение о рабочих»[4]. В нем — суждение о первых шагах уже нового одесского градоначальника, Нейдгарта, заступившего на свой пост в сентябре. Немудреный расчет: писалась корреспонденция не позднее начала октября. Жаботинский-Altalena по-прежнему гулял по улицам Рима…

Введение к работе Кациса содержит многообещающий анонс: «…именно псевдониму “Аноним” мы уделим здесь специальное внимание». Увы, к «сугубо конкретным материалам» он так и не обращается. Пятьдесят страниц вязкого, сумбурного, косноязычного текста заполнены самыми разнообразными сведениями, бескрайними цитатами, историческими экскурсами и прочим «информационным шумом», призванным скрыть абсолютное отсутствие полноценных аргументов. В качестве особо пикантного анекдота можно привести глубокомысленные рассуждения о том, что в мемуарной «Повести моих дней», написанной, подчеркнем, на иврите, Жаботинский один раз (да-да, один!) использует слово «аноним» — причем применительно отнюдь не к себе, а к безликому, малоодаренному журналисту из конкурирующей газеты. Из данного факта делается потрясающий вывод: «…слово это активно тянуло к себе Жаботинского в последние годы жизни». Внимание псевдониму «Аноним» уделяется действительно весьма специальное…

Мы далеки от того, чтобы заподозрить доктора филологических наук и профессора уважаемого вуза в неспособности вовремя заглянуть в словарь Масанова или самостоятельно сопоставить даты написания тех или иных текстов с хроникой жизни их предполагаемого автора. Обвинять Кациса в таком уровне профессиональной непригодности было бы явно несправедливым. Формируя скандальный том, он, несомненно, прекрасно знал, что перу Жаботинского корреспонденции Анонима принадлежать не могут. Просто для его «творческого метода» это обстоятельство не имеет ровным счетом никакого значения. Научная истина — ничто, карьера и самопиар — всё!

2

Рассмотрим теперь еще одну недавнюю публикацию Кациса, также посвященную Жаботинскому[5]. В ней уже знакомый нам «инструментарий» применяется для атрибуции текстов несколько более позднего периода — 1906 года. Судя по всему, подготовка очередного тома собрания сочинений — в разгаре.

Для зачина целиком воспроизводится страница из автобиографической книги Жаботинского «Повесть моих дней». Читать классика куда приятнее, чем Кациса, так что потерпим… Мемуарист рассказывает о своей попытке вместе с польским сионистом Гартгласом пробраться в охваченный погромом Белосток. Попытке безуспешной — сойти с варшавского поезда на белостокском вокзале молодые сионистские активисты побоялись и проследовали до станции Гродна…

Внушительная цитата, как выясняется, понадобилась исследователю, чтобы объявить Жаботинского автором «Письма из Белостока», напечатанного в петербургском еженедельнике «Хроника еврейской жизни» за подписью Z.

Обоснование этому Кацис приводит такое: «…корреспондент Z. не рискнул сойти с варшавского поезда и проехал до Гродно. Из-за этого он и прибыл в город на третий день после погрома. …Z. даже решил, что Белосток после погрома на третий день выглядит лучше, чем Кишинев на шестой — когда туда прибыл автор статьи. Нетрудно видеть, что эти обстоятельства полностью совпадают с тем, что написано в “Повести моих дней”». Без натяжки тут, конечно же, не обошлось. Совпадать-то обстоятельства совпадают — да не полностью. Никаких сведений о том, что Жаботинский все-таки доехал до Белостока в июне 1906 года ни в «Повести моих дней», ни в других источниках нет. Не сообщается в автобиографии Жаботинского и день его прибытия в Кишинев.

Имеются ли у исследователя другие доводы? Скороговоркой упоминается, что псевдонимом Z. «Жаботинский пользовался и в 1902, и в 1904 г.». На то, где пользовался, каких-либо ссылок нет. Предполагается, видимо, что это факт общеизвестный. Псевдоним, что и говорить, распространенный, применяли его десятки русских и русско-еврейских литераторов рубежа XIX–XX веков, начиная с Чехова и вплоть до Юлия Энгеля с Израилем Цинбергом. Да вот незадача — Жаботинский среди них замечен не был. По крайней мере, в посвященном 1902 году томе его Полного собрания сочинений — того самого собрания, научным редактором которого состоит профессор Кацис, — ни одного текста за подписью Z. не приводится.

Наконец, Кацис задействует для атрибуции «Письма из Белостока» и свой излюбленный прием — монтаж цитат. Обширнейший фрагмент из корреспонденции Z. сопоставляется с не менее пространным — из статьи Жаботинского «В траурные дни». Текстуальных пересечений в цитатах нет, но читатель, подавленный их длиной, обязан, очевидно, поверить, что в них «совпадают» мысли. Для особо недоверчивых приводится совсем уж неотразимый довод: в обоих текстах единожды используется слово «трава» (правда, в разном контексте). Сраженному наповал читателю должно стать окончательно «ясно, что Z. (корреспондент “Хроники еврейской жизни”) и Жаботинский — одно и то же лицо».

Назвать это серьезной научной атрибуцией, разумеется, трудно — больно беспомощна, чтобы не сказать смехотворна, аргументация. Но все-таки принять сам вывод в качестве рабочей гипотезы — можно. В конце концов, Жаботинский действительно был активнейшим автором петербургского сионистского журнала, действительно находился тогда в Польше и стремился попасть в Белосток, действительно посещал Кишинев после печально знаменитого погрома…

Но Кацис не был бы Кацисом, если бы, выйдя на «охоту», удовольствовался столь скромным «уловом». Пока читатель еще не успел опомниться от первого открытия, Жаботинскому приписывается и серия корреспонденций о Белостокском погроме, печатавшаяся в том же журнале на протяжении трех номеров, но за другой подписью — А.Г. Единственное основание: «… сомнительно… чтобы у “Еврейской жизни” был еще один специальный корреспондент в Белостоке в эти же самые дни». Сомнительность использования одним корреспондентом двух разных псевдонимов, как и любой иной «довод против», Кацисом в расчет не берется. Между тем у сионистского еженедельника было тогда в погромлённом городе именно два корреспондента — и это становится очевидным из первой же фразы первого же репортажа А.Г. В ней он сообщает, что добирался до Гродны на виленском поезде[6]. Напомним: Z., как и Жаботинский, приехал туда на варшавском…

Есть на материалы А.Г. и вполне бесспорный претендент: нередко так подписывал свои статьи — и в «Хронике еврейской жизни», и в пришедшем ей на смену «Рассвете» — видный сионистский публицист Александр Моисеевич Гольдштейн. Об этом и из словаря Масанова узнать можно, коль недосуг журналы перелистать… Но даже если бы Кацис заподозрил в авторстве белостокских корреспонденций не Жаботинского, а его спутника из варшавского поезда, Меира (Апполинария) Гартгласа, печатавшегося в той же «Хронике» за подписью «А.Гартгляс», это не выглядело бы настолько абсурдным, как присвоить инициалы А.Г. прославленному В.Ж.

Однако разошедшийся Кацис вслед за репортажами А.Г. сразу же замахивается и на большее: «Дело в том, что довольно похожим псевдонимом “В.Г-ский” была подписана книга “Карательная политика правительства и Белостокский погром” (1906)».

Ход, прямо скажем, неожиданный. Похожесть псевдонимов сводится, собственно говоря, к одной лишь букве «Г». Мы, конечно, помним умение Кациса при помощи всего одной буквы совершить научный переворот, но чтобы на подобном основании приписать классику целую книгу? В этой связи как-то даже неловко упоминать, что доктор наук, призывавший предельно внимательно относиться к любым деталям, оказался неспособен точно воспроизвести ни название издания, которое атрибутирует (на самом деле оно озаглавлено «Кровавая политика и Белостокский погром»), ни псевдоним автора (на титуле его нет, а в предисловии сообщается, что книгу подготовил «В.Г....ский, корреспондент одной венской и русской газет»). Впрочем, неточно именует Кацис и депутата Госдумы от Гродненской губернии Владимира Якубсона («Якобсон»), и сионистского деятеля Менахема Усышкина («Усишкин»)…

Далее на нескольких страницах следует очередной монтаж цитат — из книги, привлекшей внимание исследователя, и корреспонденций А.Г. Текстуальных совпадений в цитатах вновь не обнаруживается, более того — Кацису приходится признать их бросающиеся в глаза стилистические различия. Но это «неприятное обстоятельство» легко снимается фирменным приемом «выворачивания наизнанку»: «Ответ… в том, что “Хроника еврейской жизни” обращена к евреям и даже к радикальным сионистам, а книга о Белостокском погроме предназначена русскому либеральному читателю».

Итак, выявляется полная несхожесть текстов в книге с неверно воспроизведенным названием и в журнальной публикации, явно не принадлежащей перу Жаботинского. Но это нисколько не мешает присвоить ему авторство и того, и другого. Вот оно, мастерство атрибуции!

В оставшейся части рассматриваемой работы Кацис «до кучи» записывает себе в «улов» еще и анонимную передовицу «Дума и Белостокский погром» из того же журнала «Хроника еврейской жизни». Путано изложенные доводы традиционно эфемерны: положения передовой статьи якобы близки взглядам Жаботинского, нашедшим отражение в одном из писем. Но это не препятствует безапелляционному приговору: «…нет сомнений, что перед нами редакционный анонимный текст В.Жаботинского». Сомнения Кацису действительно не свойственны…

***

Читатель, уставший от столь подробного разбора кацисовских опусов, может предъявить нам упрек: да мало ли околонаучных хлестаковых, со степенями и без, заполняют страницы различных изданий своими вздорными писаниями — если всему столько внимания уделять…

Упрек не лишен резона. Но проблема в том, что самые фантастические «прозрения» Кациса с поразительной легкостью перекочевывают из его головы не только в невзыскательные сборники или популярные журналы, но и в претендующее на фундаментальность Полное собрание сочинений Владимира (Зеэва) Жаботинского. На авантитуле каждого тома этого амбициозного издательского проекта значится не только не ведомый никому Культурно-просветительский центр «Ковчег» из Москвы, но и тель‑авивский Институт Жаботинского — организация, призванная собирать, сохранять, изучать и популяризировать труды сионистского вождя. В редакционном совете многотомника, среди прочих «почетных членов», числятся и директор института Йоси Ахимеир, и главный редактор нового собрания произведений Жаботинского на иврите Арье Наор, и директор отделения славистики Иерусалимского университета Вольф Москович, и профессора того же университета Владимир Хазан и Михаил Вайскопф. Под их прикрытием предпринимается сегодня тотальная ревизия всего литературного наследия национального классика, сопровождаемая, как мы видели, вызывающими, беззастенчивыми фальсификациями. Учитывая и масштабность фигуры Жаботинского, и особый статус «полного собрания», и авторитет задействованных «свадебных генералов», не будет большим преувеличением сказать, что под здание современной русско-еврейской историографии закладывается подлинная бомба.

По подшивкам старых газет и журналов разбросано еще немало псевдонимных и анонимных текстов, не освоенных пока профессором Кацисом. Будем безмолвно ждать его новых «открытий»?