Здравствуйте, дорогой товарищ редактор! Пишет Вам пострадавший переводчик. Я, как Вы, верно, помните, всегда честно служил нашей еврейской литературе, написанной на простом народном языке идиш. Многое довелось пережить за годы самоотверженного труда, много вынести обид, но последняя обида — обидней прочих. И некому пожаловаться, кроме Вас и родного журнала «Народ Книги в мире книг».

Знаю, ведет Ваш журнал непримиримую борьбу с безграмотностью и разгильдяйством на ниве еврейского книгоиздания. Но где результат, результат-то где? Куда смотрит читательская общественность? Нет, так дело не пойдет! Если журнал выступил, а ничего не сделано, значит Вы, дорогой товарищ редактор, не четвертая власть, а та собачка, которая лает, пока караван идет — и идет совершенно не в ту сторону. Однако пишу Вам, оставаясь в надежде, что это мое письмо приведет наконец к долгожданным переменам — бракоделам и халтурщикам станет больно и стыдно, убежит от них читатель, словно от чумы, очередное позорное издание будет осуждено на собраниях в синагогах и общинных центрах по всему миру, и такого рода поделкам ход на полки книжных магазинов и публичных библиотек окажется закрыт надолго, если не навсегда. Нужно рублем бить, раз кулаками не получается!

***

Речь, дорогой товарищ редактор, — о русском переводе книги «Цэна у-Рэна», выпущенном недавно московско-иерусалимским издательством «Гешарим» в сотрудничестве с московским издательством «Книжники»[1]. Не мне рассказывать Вам, знатоку и ценителю нашей словесности, какую роль сыграл этот величественный литературный памятник начала XVII столетия в становлении языка и всей культуры евреев Восточной Европы. Его автор, реб Янкев бен Ицхок Ашкенази из Янова, свел воедино текст Пятикнижия с наиболее популярными толкованиями из Талмуда, различных комментариев и мидрашей — возникший таким образом своеобразный «библейский роман» всецело определил восприятие Торы еврейским простонародьем на долгих четыреста лет. Увидеть его на русском языке было моей давней мечтой.

И вот глава издательства «Гешарим» Михаил Гринберг предложил мне поучаствовать в переводе «Цэна у-Рэна» — вместе с такими признанными мастерами, как Исроэл Некрасов и Борис Котлерман. Радости моей не было границ. Чтобы непростая эта работа шла быстрее, я привлек к ней своих постоянных соавторов по переводческому делу — Игоря Булатовского и Марину Бендет. Отредактировав плоды наших общих трудов — четыре первых недельных раздела из книги «Брейшес» (Бытие), приведя эти плоды к общему, так сказать, знаменателю, стал я ждать издательской редактуры. И дождался. И после этого попросил убрать свое имя из числа переводчиков. Увы, позорище вскоре вышло в свет с моим честным именем в оглавлении. Дорогой товарищ редактор, верьте слову, это не мой перевод!

По резонам, о которых остается только гадать, текст отдали в переделку (язык не поворачивается назвать это редактурой) человеку, в знании идиша ни раньше, ни теперь не замеченному, — израильскому филологу, специалисту по ивритской литературе Зое Копельман. На обороте титула значится она «литературным редактором». То есть, по мнению издателя, опытные переводчики Некрасов, Котлерман и «аз недостойный» сумели сварганить лишь подстрочник, нуждающийся не в обычной редактуре, а в литературной обработке. И госпожа Копельман переписала перевод заново — так, как ей подсказывали ее религиозные и сионистские убеждения. Дама с убеждениями, скажу я Вам, — страшная сила…

Приведу Вам, дорогой товарищ редактор, несколько примеров для наглядности.

Автор «Цэна у-Рэна» там, где речь идет о сотворении Евы, перелагает известный фрагмент из «Мидраш Раба». Всевышний, дабы избавить женщину от пороков, решил не создавать ее из той или иной части тела Адама — но это не помогло:

Я не создал ее <Еву> из руки, а они <женщины> любят все прибрать к рукам, как сказано: И Рахиль похитила терафимов[2]. Рахиль забрала картинки.

На самом деле даже современным исследователям Библии не совсем ясно, что за «терафимов» похитила Рахиль из дома своего отца Лавана. Скорее всего, это были домашние идолы, вроде римских ларов и пенатов. Но реб Янкев бен Ицхок из Янова с безупречным здравым смыслом и истинно средневековым отсутствием историзма пишет: «билдер» — «картинки». И мы понимаем, что он имеет в виду иконы. Дескать, как теперь у «гоим» висят в домах иконы, так и тогда, в библейском Харране, висели. Более того, за этим словом «билдер» может стоять знание автором славянских языков окружающего населения, ведь в крестьянском просторечии (что неоднократно отмечалось в различных источниках) иконы постоянно называются «богами». Как бы то ни было, за строками четырехсотлетней давности перед нами возникает целая картина мира.

А вот что получилось в результате попадания этого текста в мясорубку имени Зои Копельман. Следующее после библейской цитаты предложение (то самое предложение про «картинки») просто выкинуто. И весь смысл пассажа пропал.

Еще один пример. В Талмуде обсуждается вопрос, как спасся во время потопа мифический Шор а-Бар, Дикий бык, гигантское существо, созданное в сумерках Шестого дня творения и предназначенное для праведников на мессианском пиру. Вот как звучит этот вопрос в изложении реб Янкева бен Ицхока:

Гемара в трактате «Жертвоприношения» говорит: все твари были в ковчеге, но как мог поместиться в ковчеге зубр? Он очень велик.

Автор «Цэна у-Рэна» смотрит в исходный текст и видит: написано — «Дикий бык». Житель средневековой Восточной Европы (к сожалению, неизвестно, где именно располагался его Янов), он точно знает, что такое «дикий бык» — это зубр. Потому и пишет: «визлтир» — слово, обозначающее на идише именно этого зверя. Перед взором читателя предстают дикие зубры, пасшиеся в начале XVII века стадами в польских и литовских пущах за околицами местечек.

Но в наши дни зубры подверглись истреблению не только в дикой природе, но и в литературе. Пришла госпожа Копельман и метким выстрелом сразила зубра. Получилось вот что: «…но как мог поместиться в ковчеге первородный бык». Что такое «первородный сын» — знаю, но что такое «первородный бык»?

И вот ведь характерно, дорогой товарищ редактор, — чем ярче, чем своеобычней текст в оригинале, тем более странным и невнятным он становится после самочинной переделки. Обсуждает, скажем, реб Янкев бен Ицхок вслед за Раши идею: Иосиф пострадал за то, что невольно, по недомыслию, трижды оклеветал своих братьев в глазах Иакова. Одна из этих клевет — такая:

…они <сыновья Лии> обращались к сыновьям наложниц, <называя их> «кнехт» (раб, слуга, зависимый человек), потому что те были сыновьями наложниц, а Иосиф полагал, что никого нельзя называть «овед» (раб).

Раскрывает тут перед нами автор подлинную сенсацию: сыновья-то Иакова в повседневной жизни, во время выпаса скота в полях, разговаривали как все нормальные люди — на идише. Иосиф же, беседуя с отцом на святом языке, переводил их речи и тем самым, невольно, расширительно толковал заповедь, запрещающую называть ближнего «рабом». О том, что его нельзя называть на германском наречии «слугой», нигде, естественно, не сказано.

А вот в каком виде эпизод дошел до русского читателя:

И еще Йосеф рассказал отцу, что дети Леи называют детей Бильги и Зильпы «детьми наложниц», то есть низкорожденными. Йосеф говорил, что как никого нельзя называть сыном раба, так никого нельзя называть сыном наложницы.

Весь этот фрагмент от начала до конца попросту сочинен госпожой Копельман. Вставить вместо авторского текста свой собственный — это уж за гранью всякой филологической порядочности…

И таких примеров самоуправного вторжения в смысл повествования, не говоря уж про его стиль и слог, — без счета. Не буду их умножать, дабы не расстраивать лишний раз и себя, и Вас, дорогой товарищ редактор.

Отдельное несчастье постигло имена собственные. Все они приведены к современному израильскому фонетическому стандарту, да еще и при помощи ужасной буквы «г с ударением», отсутствующей, как Вы знаете, в русском алфавите. В результате явились на свет сомнительные персонажи типа «Ѓевеля» — убил бы его своими руками, если бы за меня этого уже не сделал Каин. Был в оригинальном тексте и другой персонаж — звался он «Одом а-Ришон», Адам-первоначальный, причем «первоначальный» — такая же важная часть имени, как и подобные эпитеты у других патриархов (ср. Авраам-отец-наш, Иосиф-праведник и др.). Но это имя госпожа Копельман перевела творчески, следуя его буквальному смыслу, и получился Человек — именно так, с большой буквы. Ну, например: «Человек и его жена Хава». Мало того, что это совершеннейшая бессмыслица, в «человеке с большой буквы» сквозит что-то пугающе советское, как, впрочем, и во всем этом идеологическом насилии над прекрасной средневековой книгой.

Впрочем, можно при желании увидеть тут отнюдь не советское, а совсем даже наоборот — вполне традиционное. Ведь, как известно (и об этом убедительно пишет в своей сопроводительной статье Борис Котлерман), печатный текст «Цэна у-Рэна» вариативен, из века в век каждый издатель менял его, что-то из него убирал и что-то к нему прибавлял — исходя из собственного разумения и меняющихся вкусов читательской аудитории. Так, в изданиях XIX века вычищались пассажи, казавшиеся к тому времени непристойными. В русской версии, ну просто удивительно, все эти лакуны оказались восстановлены — стараниями того же Котлермана. И в этом он поступил так, как и должен поступать академический филолог, готовящий к публикации важный литературный памятник. Увы, усилия его пошли прахом…

Перед мысленным взором издателя Михаила Гринберга и его соратницы Зои Копельман явно парила некая ортодоксальная русско‑еврейская семья, не владеющая идишем (это бывает), но жаждущая, по лучшим местечковым рецептам, в субботу после обеда припасть к «Цэна у-Рэна» — всенепременно на языке Пушкина и Толстого. И не дай Бог, если эти выдуманные читатели — люди набожные, но простоватые — узнают страшную тайну: евреи XVII века верили, оказывается, что в Месопотамии поклонялись иконам, Ной спасал зубра, а патриархи трепались на идише. Нельзя так подрывать авторитет наших святых предков!

***

В последнее время к чему господа из издательства «Гешарим» не прикоснутся, так всё, как у царя Мидаса, превращается у них в «золото». То вторую часть «Моих воспоминаний» Котика с бесчисленными ошибками выпустят, то безумного Кривачека переведут [3]. Теперь вот решили книгу «Цэна у-Рэна», столь мною любимую, «облагородить». Прямо заклятие какое-то легло на эти самые «Мосты культуры», ставшие в одночасье «узкими весьма». И я, дорогой товарищ редактор, обещаю Вам никогда более по этим самым «мостам» не ходить — а не сдержу слово, так пусть меня за это пожизненно и посмертно издает один только господин Гринберг! Как человек гуманный, такого и своим врагам не пожелаю…

Примите, дорогой товарищ редактор, меры к этим вредителям культуры, а я останусь Вам за это благодарный