Признаюсь сразу: не беру на себя смелость сказать, что хорошо знаю английский язык. И совсем плохо знаю идиш. По основной профессии я математик. Как же это со мною случилось? Когда по моей просьбе «прислать что-нибудь Зингера» я получила от американских друзей (по обычной почте!) «Шошу», изумлению моему не было предела. Как такая антисоветчина прошла через кордон? Время: 1985 год. Да уж: видимо, наши бдительные стражи при советской власти работали столь же халтурно, как и все советские люди... Прочла. Эта вещь, написанная с невероятной, пронзительной силой, настолько меня захватила, что, таясь от всего мира, я взяла да и перевела ее... Зачем? Сама не знаю. Было ясно, что никто этого никогда не напечатает. Да и как я посмела? С моим‑то знанием английского! Да еще не с оригинального текста, а с английского перевода. Увы, ничего не могла с собою поделать. Нет, все же один человек был в курсе того, чем я занимаюсь: это был мой отец. «Как по-твоему, хорошо ли у меня получается?» — «А плохо не стоит и делать», — так он отвечал на мои терзания.

1987 год на дворе. Что же теперь? И показать кому-нибудь страшно — и не показывать глупо. Пришла к Льву Аннинскому в «Дружбу народов» (мне тогда нравилось, что он — в целом — писал о литературных переводах). Представьте: приходит женщина, говорит, что вообще-то она не переводчик, а математик (что для женщины, по общему мнению, уже полный идиотизм), но вот, перевела... И достает рукопись страниц эдак в триста какого-то безвестного автора... Комментарии здесь не нужны. Должна сказать, он был безукоризненно вежлив, не погнушался сам отвести меня в литературную консультацию Союза писателей, благо — в том же дворе. Через пару недель я получила по почте обстоятельный, обоснованный отзыв: мне советовали больше никогда ничего не переводить и жалели напрасно затраченный мною труд. Разумеется, я огорчилась. Но не очень: в глубине души почему-то знала, что не так уж все плохо. Машинописные копии перевода стали ходить в самиздате, появились первые отклики...

Долго ли, коротко ли, через год-другой так случилось, что Лев Аннинский все-таки прочел мой перевод, оценил Башевиса-Зингера и написал положительную рецензию. Уже 1989 год. Лавиной обрушиваются на толстые журналы рукописи, которые писались «в стол». Из нескольких журналов, куда я послала отзыв Аннинского, лишь «Урал» откликнулся сразу. Валентин Петрович Лукьянин, тогдашний редактор «Урала», одной из своих главных заслуг считает, что открыл России Зингера. Так оно и было. Итак, «Урал», 1990 год, «Шоша». Через год отдельной книгой роман выпускает издательство «Текст» (вместе с рассказами в переводе Льва Беринского).

Постепенно я перестала комплексовать из-за того, что перевод «Шоши» сделан с английского. Тому способствовали несколько обстоятельств. Во-первых, как мне объяснили в одном знакомом филологическом семействе, если б не было переводов «через английский», наше знание литературы других народов было бы гораздо скуднее. Во-вторых, оказывается, сам автор был категорически против того, чтобы его переводили на европейские языки непосредственно с идишского оригинала. Считал, что переводы можно делать лишь с авторизованных им переводов на английский: по его мнению, нееврей все равно не сможет адекватно воспринять еврейские реалии. Что перевод с идиш не всегда лучше перевода с английского — с этим я готова согласиться, только причина мне видится другая. Дело в том, что переводчики с идиш — это, как правило, носители этого языка. Идиш — их родной язык, а русский вторичен. Мой не слишком богатый переводческий опыт показывает, однако, что главное — владеть языком, на который переводишь.

И последнее. В бесплодных поисках оригинала «Шоши» я выяснила в конце концов, что на идиш роман целиком и не выходил: печатался лишь в нью-йоркском еженедельнике «Форвертс» из номера в номер, а книга вышла сразу в английском переводе.

Разумеется, мне не хватало оригинального текста. Много было сомнений, хотелось проверять и отдельные слова, и целые куски текста. Ну что ж, были в этом и свои положительные стороны. В первую очередь, я получила сразу свободу не следовать слепо за английским текстом, а рассматривать его лишь как подстрочник, причем часто довольно плохой. Через этот подстрочник следовало «пробиться» к оригинальному тексту, расслышать голос автора. Не знаю, со всеми ли переводчиками так бывает, но со мною случилось, я бы сказала, настоящее «чудо перевода»: я переводила «с голоса», а английский текст куда-то исчезал. А иногда и не исчезал: я точно знала, что английское слово переводчиком выбрано неверно, что должно на этом месте стоять другое слово синонимического ряда. А какое? Тут меня выручал великолепный «Англо-русский синонимический словарь» Ю.Д.Апресяна. Я находила правильный английский синоним, и уже его перевод на русский давал мне возможность найти точное слово, а не просто эквивалентную лексическую единицу: шли мучительные поиски нужного слова по спирали... А иначе — никак! Откуда я знала, что должно было стоять это слово, а не другое? Понятия не имею. Отнесем и это к «чуду перевода». Случилось ли бы так со мною, если б вещь не была столь настоящей, написанной на одной трагической ноте? Впрочем, наверно, у меня тогда не хватило бы и наглости взяться за перевод. И вот — получилось...

Сколько довелось мне вынести презрительных взглядов и сколько выслушать в свой адрес реплик типа: «Ведь это я — профессиональный переводчик!». Так что я даже придумала ответную реплику, которую, правда, ни разу не озвучила: «Профессиональный переводчик — это что такое? Это — который ничего другого не умеет?» Только поймите правильно: так заявляют, как правило, люди, просто имеющие диплом переводческого либо романо-германского отделения того или иного вуза, и речь тут не идет о настоящем профессионализме. Заявлять же: «Я — профессионал» — примерно то же самое, что говорить про себя: «Я — поэт», «Я — ученый», «Я — философ». Пусть другие скажут. К тому же, мой «непрофессионализм», то есть наличие другой профессии, дает мне массу преимуществ: я могу переводить то, что хочу, а не то, что заказывают. Могу позволить себе переводить в те сроки, которые удобны мне. Могу забрать рукопись из издательства, если считаю, что редактор обращается с нею слишком вольно. Так однажды и было...

Что же дальше? Уже по просьбе журнала «Урал» я перевела роман «Кунцнмахер фун Люблин». Теперь уже, после многочисленных попреков в переводе «не с оригинала», я озаботилась тем, чтобы у меня был оригинал — текст на идиш. В отличие от многих семей, у нас дома я не могла слышать еврейскую речь. Даже отец мой идиш не знал и не понимал. Такое было ассимилированное семейство. Пыталась учить язык (это было еще до переводов), но лишь эпизодически. Пыталась — не могу сказать, чтобы с большим успехом, — читать Шолом-Алейхема в оригинале. Теперь же, на базе вполне приличного немецкого и полутора лет занятий ивритом, я сквозь идиш, можно сказать, «прорвалась». До чего же теплый, трогательный язык, да еще с многочисленными умилительными славянизмами.

«Кунцнмахера» (он же — «штукарь», он же — «чародей», он же — «фокусник», не повезло-таки с названием, а лучше всего, пожалуй, — «циркач») теперь переводила я так: с английского, но значительную часть текста выверяя по оригиналу. И что же оказалось? При переводе на английский автор выкидывает целые абзацы, где-то меняет тональность. Видимо, так он приспосабливал текст к «европейскому уху». Поэтому нельзя считать, строго говоря, что текст на идиш — оригинал текста для английской версии «Фокусника из Люблина». К слову, то же случается и с другими романами Зингера: при переводе с идиш на английский меняются некоторые сюжетные линии, порой возникает даже иной финал.

Так с какого же языка этот мой перевод? Насколько мне известно, некоторые из переводчиков Зингера, ничтоже сумняшеся, в такой ситуации пишут: перевод с идиш. А я — не буду. А читатели пусть не верят глазам своим, или, по крайней мере, не всегда верят, если написано «перевод с идиш». Но главное — перевод должен быть хорошим. А для этого необходимо то, что я называю «чудом перевода»: слышать голос автора и находить точное слово на русском языке. Без этого ничего не получится. Или же получится такое, о чем столь ярко и эмоционально написал Валерий Дымшиц в своем обзоре русских переводов Башевиса-Зингера [1].

А почему я, собственно говоря, должна оправдываться? Ведь авторизованный перевод приравнивается к оригиналу, и о чем тут думать... Так-то оно так. Да не так. Приведу один знаковый для меня пример. Моя бабушка М.Н.Троповская-Брумберг много переводила с польского. В частности, она перевела толстый роман Владислава Реймонта «Хлопы» («Мужики» в русском переводе). Когда-то в молодости я пыталась сквозь него продраться, но не смогла. Эдакий обстоятельный, неторопливый роман-хроника из жизни польской деревни. Перевод бабушки авторизован. В письмах автор благодарит ее за превосходный перевод. Не так давно я взяла его в руки снова, теперь уже с профессиональным интересом. И что же? Я хорошо помню свою бабушку. Она умерла, когда я уже училась в университете. По-русски она говорила прекрасно. Да и по письмам, дневникам ее видно, что это так. Но здесь... Ох как старается переводчица! Как тщится говорить «народным» языком! А по-моему, не получилось. Однако же автор — Владислав Реймонт — вполне вероятно, не смог этого увидеть, даже если и знал русский язык. Так что не верь, когда написано: перевод авторизован. И это его не спасает. Хорошим он должен быть! Хорошим! Как этого добиться? А вот это никому неизвестно.