I

В мае этого года исполняется 100 лет советскому детскому поэту Овсею Овсеевичу Дризу (1908–1971) и 100 лет советскому еврейскому поэту Шике бен Шике Дризу (1908–1971). Их взаимоотношения всегда были очень запутанны. Они то сливались, превращаясь в одного человека, то распадались на две не связанные друг с другом индивидуальности.

Овсей Дриз (1908–1971)

Фото предоставлено Людмилой Сапгир-Родовской 

Советская власть, рухнув, погребла под обломками и свою литературу. Всю целиком — и дурную, и хорошую. В том числе и советскую еврейскую литературу, и советскую детскую литературу. И теперь, в рассеивающихся клубах пыли, едва-едва проступают их контуры. Бог весть, заинтересуют ли кого-то, кроме специалистов, эти величественные руины, вернется ли читатель вновь обживать эти развалины?

Еврейский поэт Дриз (как и положено еврейскому поэту) никогда не был слишком известен. Знаменитый в недавнем прошлом детский поэт Дриз теперь полузабыт. За все постперестроечные годы было опубликовано всего четыре книжки Дриза. Одна из них — вместе со стихами какой-то болгарской поэтессы, другая — сценарий мультфильма по его стихам. Собственно поэтических сборников Овсея Дриза после распада СССР вышло всего два. Книжка «Зерно доброты» (2003) была издана в Виннице из «земляческих» соображений — здесь, в Винницкой области, Дриз родился. «Хеломские мудрецы» (2004) вышли в московском «Доме еврейской книги» по, так сказать, «еврейской» обязанности. У обоих сборников — ничтожные тиражи. Оба представляют собой перепечатки старых переводов. О новых, естественно, и речи не идет.

А ведь в 1960–1980-е годы — напомним тем, кто подзабыл или, по возрасту, не успел узнать, — Овсей Дриз был одним из самых популярных и успешных советских детских поэтов. Ровно за три десятилетия, с 1959 по 1989 год, на русском языке вышло 55 книг детских стихов Дриза. И тиражи-то были по нынешним временам прямо невероятные — в среднем 200–300 тысяч экземпляров. К этому списку можно добавить несколько мультфильмов и спектаклей по стихотворениям Дриза, песни на его слова, в том числе песню Александра Суханова «Зеленая карета» — ее пели в любой компании, в которой была гитара. А это — вершина популярности.

В 1960-е годы, в последнее десятилетие своей жизни, Дриз достиг большого, хотя и запоздалого успеха. Но и после смерти поэта его книги продолжали выходить. Друг и иллюстратор Дриза художник Виктор Пивоваров пишет в своих мемуарах: «Никогда его (Дриза. — В.Д.) столько не издавали, как после смерти»[1]. Это утверждение, как и многое другое из того, что рассказывает о Дризе Пивоваров, отражает не столько факты, сколько (как это часто бывает) ви́дение мемуариста. При жизни Дриза у него вышло 34 детских книжки в переводах на русский язык. В одном только 1969 году их было опубликовано восемь. После смерти поэта книги продолжали выходить, но уже по одной в год, по одной в два года…

Весьма успешен был и еврейский поэт Шике Дриз, alter ego Овсея. Успешен настолько, насколько вообще может быть успешен поэт, пишущий на идише. Его публикации появились практически сразу, как только он начал писать стихи, еще в конце 1920-х. Выпустил два сборника — «Светлая явь» (1930) и «Стальная сила» (1934). Журнальные подборки стихов печатались и позже, вплоть до того момента, когда на десять лет замолчала вся советская еврейская литература. С того дня, когда в 1961 году советским евреям был дарован журнал «Советиш геймланд», Дриз, как и другие еврейские авторы, снова получил возможность публиковаться. Там же, в «Советиш геймланд», выходили (при жизни поэта и после его смерти) многочисленные статьи о его творчестве.

В 1969 году вышел в свет его итоговый сборник «Ди ферте струне» («Четвертая струна»). Эта книжка дает наилучшее представление о творчестве Дриза. Там есть и его ранние стихи 1930–1950-х годов, и новые, написанные уже в 1960-е. Обложка — настоящее чудо шрифтового искусства — выполнена великим книжным дизайнером Соломоном Телингатером. На титуле — фрагмент декора с одного из еврейских резных надгробий[2]. Тираж — 4 тысячи. А каким должен быть по-вашему тираж книжки стихов на идише? В 1978 году последние, не вошедшие в «Четвертую струну» стихотворения составили сборник «Харбст» («Осень»).

Первая «взрослая» книга Дриза в русских переводах появилась еще в 1961 году — это сборник «Вершина лета». В 1975 году, уже после смерти поэта, «Четвертая струна» вышла и по‑русски тиражом 10 тысяч экземпляров. Затем последовал сборник «Зеленое дерево» (1983). Наконец, в 1990-м, под самый занавес прежней эпохи, был издан еще один, наиболее полный сборник «взрослого» Дриза на русском языке, «Белое пламя», и опять достойным тиражом — 10 тысяч экземпляров.

Цензура тоже не слишком «обижала» поэта — ни с эстетической, ни с политической стороны. Поэзия Дриза полна формальных экспериментов, но это никак не препятствовало ее публикации. Некоторые его стихи посвящены таким темам, как Холокост и уничтожение Еврейского антифашистского комитета, но и это не взволновало цензоров — «крамольные» строки вошли и в его еврейские, и в его русские сборники.

Здесь нужно, в порядке отступления, сказать несколько слов об особенностях существования советской еврейской культуры. Беспристрастный взгляд на полки с изданными «Советским писателем» книгами переводов «с еврейского» откроет наблюдателю длинную череду сочинений, в которых разговор идет о вещах, казавшихся среднему советскому читателю абсолютно запретными.

Советская власть исходила из языковой модели национальных литератур: узбекская литература — это книги, написанные по‑узбекски, еврейская — по‑еврейски. Более того, уже после того, как еврейская книга была опубликована на приличествующем ей еврейском языке, ее можно было перевести и издать по‑русски. Опубликовать книгу на еврейскую тему, написанную сразу по‑русски, было гораздо трудней. По‑еврейски — другое дело: пишите, публикуйте, переводите, опять публикуйте — причем в достаточно широких эстетических и тематических рамках.

Парадокс заключался в том, что еврейская аудитория в основной своей массе уже перестала понимать идиш, но еще отчетливо помнила, что это «жаргон», на котором ничего хорошего (Шолом-Алейхем не в счет) создано быть не может. Идиш, язык местечек, из которых с восторгом бежали отцы и деды, был к тому же дополнительно запятнан многолетним «сотрудничеством» с советской властью и более того — поддержкой с ее стороны в довоенное время. (Интересно, что русский язык оставался при этом в восприятии среднего еврейского интеллигента языком Пушкина и Толстого, а не, допустим, «Малой земли» и резолюций партсъездов.) Советской еврейской литературы для массового советского читателя, в том числе и еврейского, как будто не существовало — и не только на идише, но и в переводе. Роман Анатолия Рыбакова «Тяжелый песок» стал сенсацией и воспринимался многими как произведение, «открывающее» еврейскую тему в новейшей советской литературе, в значительной степени именно потому, что был написан по‑русски. Многочисленные книги о Холокосте, написанные в те же годы еврейскими писателями и опубликованные в русских переводах весьма значительными тиражами, остались практически незамеченными читающей публикой.

Есть и более поразительные случаи. Почти одновременно с «Тяжелым песком» в авторском переводе на русский язык вышли путевые очерки Самуила Гордона, посвященные его поездкам по Подолии в конце 1960-х годов[3]. Там подробно описаны и многочисленное, совершенно этнографическое еврейское население местечек, и (где ты, антирелигиозная цензура?) могила Бешта в Меджибоже, усеянная квитлех (записочками) паломников. Понадобилось еще полтора десятилетия, чтобы «национально озабоченные» энтузиасты из Ленинграда (среди них и автор этих строк) заново «открыли» еврейские местечки юго-западной Украины с их синагогами и историческими кладбищами, в том числе и знаменитое кладбище в Меджибоже. А ведь книгу Гордона, вышедшую тиражом в 40 тысяч экземпляров, можно было свободно получить в любой советской библиотеке…

Аналогичной была и судьба поэта Шике Дриза. Он был опубликован, в оригинале и в переводах, но не прочитан. Вместо него появился детский поэт Овсей Дриз — звонкое и странное имя, чем-то напоминающее другое, тоже клоунское — Даниил Хармс.

Для «нацменских» и, в особенности, еврейских писателей существовала такая легитимная ниша — детская литература. «Этническое» воспринималось советской культурной политикой как эквивалент «детского». Где-то там, в области детства (детства героя, детства народа, детства человечества), пребывали мудрые, но ограниченные бабушки и дедушки, народные песни и сказки, общечеловеческие ценности и даже (что с них с темных взять?) религиозные пережитки. С точки зрения советских конструкторов культуры, действовало что-то вроде закона Геккеля-Мюллера, который, как известно, гласит, что филогенез (эволюция животного мира) повторяется в онтогенезе (индивидуальном развитии эмбриона). Ребенок как культурный эмбрион проходил в своем развитии «этническую» стадию, для которой как нельзя лучше подходили этнические, национальные, «нацменские» авторы. Позже ребенку предстояло превратиться во взрослую особь — советского человека. Там уже этническому места не было или оно было совсем скромным.

Судьбу Дриза во многом предвосхитила судьба Лейба Кви́тко. Один из крупнейших еврейских поэтов ХХ века, авангардист, чьи ранние сборники не имеют аналогов во всей европейской поэзии, в советском инобытии превратился в крупнейшего советского (а значит существующего, по определению, на русском языке) детского поэта Льва Квитко́. На пороге реабилитации еврейской литературы, в самом конце 1950-х годов, место Квитко занял Дриз.

Стихи Дриза для детей, издававшиеся с тех пор в русских переводах чрезвычайно часто и многотысячными тиражами, в оригинале, на идише, почти не собраны и не изданы — если не считать несколько подборок в «Советиш геймланд» и небольшие «детские» разделы во «взрослых» книгах. Это и понятно. Уже в 1960-е годы, через тридцать лет после того как были закрыты все еврейские школы в СССР, никто не рассчитывал найти детей, читающих на идише. В результате возникают проблемы при попытке серьезно оценить детскую поэзию Дриза, соотнеся переводы с оригиналами. Оригиналы оказываются доступны далеко не всегда.

Вернемся к началу статьи. Есть, как уже было сказано, еврейский поэт Шике Дриз, чьи «взрослые» стихи не вполне удачно переведены на русский язык и толком никем не прочитаны. Есть советский детский поэт Овсей Дриз, обретший в какой-то момент огромную популярность. На сегодняшний день забвение уравняло обоих.

II

До известного момента их биографии совпадают. Шике (то есть Иегошуа) Дриз родился в местечке Красное недалеко от Винницы в 1908 году в семье ремесленника. Отец поэта, тоже Шике, умер на пути в Америку еще до того, как его жена разрешилась от бремени. Так будущий поэт, родившись сиротой, получил одинаковые имя и отчество (редкая у евреев ситуация) — Шике бен Шике. Впоследствии, по‑русски, он стал Овсеем. Овсеем Овсеевичем. Словари сообщают, что Овсей — это просторечная форма имени Евсевий, греческого происхождения. Всеведущий интернет добавляет к этому некоторое количество других Иегошуа, которых по‑русски звали Овсеями, в том числе из XIX века. Почему Овсей является русским эквивалентом Иегошуа — бог весть, видимо потому же, почему все Хаимы стали Ефимами. Но такое устойчивое соответствие действительно существовало.

Я бывал в Красном. Сейчас это село, а в начале прошлого века здесь было типичное подольское местечко, не большое, не маленькое — как все: две с половиной тысячи евреев на три тысячи жителей. От старого Красного остался ныне лишь двухэтажный краснокирпичный дом, видимо принадлежавший местному гвиру (богачу), пара старых домов попроще, и это всё. Есть еще старое еврейское кладбище с восхитительными надгробиями XVIII века. В войну красненским евреям повезло — местечко попало в зону румынской оккупации и большей части еврейского населения удалось выжить. В послевоенные годы евреи сами потихоньку «вытекли» из бывшего местечка в большие города. Сейчас евреев в Красном, кажется, нет.

В 1922 году, поучившись до этого несколько лет в хедере и советской еврейской школе, Дриз едет работать и учиться в Киев.

Дежурная похвала поэзии Дриза в статьях 1970-х годов заключалась в том, чтобы, вспомнив о его родном Красном, умильно связать творчество поэта с его «подлинно народными», то есть местечковыми, корнями. В связи с местечком авторами статей и предисловий непременно и ритуально поминались Шолом-Алейхем и еврейский фольклор, едва ли сколько-нибудь им знакомый. Пишущие вставляли слово «фольклор» как своего рода «оберег» — раз корни «фольклорные», значит «наш человек», советский[4]. В действительности единственная традиция, с которой Дриз был связан с самого начала, — это традиция еврейского авангарда. Поэт обращался к фольклору в такой же степени, в какой весь авангард интересовался фольклорным и примитивным искусством. Другое дело, что выигрышность маски «поэта из народа» была очевидна самому Дризу и активно им эксплуатировалась…

Главным центром еврейского литературного и художественного авангарда, наряду с Нью-Йорком и Варшавой, был Киев. Киев — родина «Культур-лиги» — стал хорошей школой для молодого поэта. Именно в Киеве несколькими годами ранее (в быстрорастущей еврейской литературе это означало разницу в поколение) начинал Лейб Квитко, центральная и наиболее радикальная фигура в авангардной поэзии на идише. С Квитко Дриза сближает не только судьба ведущего детского поэта, но и склонность к формальным экспериментам, и культивируемое простодушие, и минималистская поэтика.

По приезде в Киев Дриз начинает работать на знаменитом заводе «Арсенал» и одновременно учиться в Киевской художественной школе. С конца 1920-х годов он публикует стихи в литературных журналах на идише, в 1930-е выпускает два поэтических сборника, его замечают влиятельные литературные деятели — поэт Ицик Фефер, критик и литературовед Меир Винер. Последний критикует Дриза за схематичность, абстрактность его ранней поэзии.

Если под абстрактностью понимать отсутствие ярких образов и метафор, неожиданных эпитетов, то, наверное, Винер был прав. Но начиная с первого сборника стихам Дриза присущи другие легко узнаваемые черты. Его поэзия построена не на образах, а на легкой, естественной речи. Дриз принадлежит к поэтам, так сказать, «пневматическим». Его стих требует произнесения вслух и не затрудняет дыхания говорящего. При достаточно бедной системе тропов, стихотворение убеждает читателя точной интонацией, если так можно выразиться, стихоговорения. Это интонационное богатство с самого начала было поддержано обширными формальными поисками. Молодой Дриз экспериментирует со сверхдлинными и сверхкороткими строками, со сложной строфикой, с неточной рифмой, с рифмованной прозой, с верлибром. Этот вкус человека 1920-х годов, вкус к стиховой игре, сохранился в его творчестве навсегда. Он, ровесник обэриутов, одновременно с ними вошедший в литературу, остался таким до самого конца.

В 1934 году Дриз уходит служить в пограничные войска и надолго остается в армии, пройдя в ее рядах всю войну. Демобилизуется он только в 1947-м. Именно во время войны и вскоре после нее были написаны самые сильные, самые трагические стихи Дриза — о войне, о Бабьем Яре, странное стихотворение о короле Лире. Поразительно, что многие из них написаны верлибром. Кажется, это единственные верлибры в советской поэзии того времени. По крайней мере, других систематических обращений к свободному стиху в тот период я не знаю.