Михаил Горелик. Мессия идет. Новый мир, 2008, № 4

См. полемический отклик Валерия Дымшица в настоящем номере «Народа Книги в мире книг».

Алексей Левинсон. Книга погромов. Новый мир, 2008, № 6

Рецензия на сборник документов, посвященный погромам в России, Украине и Белоруссии в 1918–1922 годах. Проблему рецензент склонен рассматривать в абстрактно-философском ключе, что приводит его к высказываниям сомнительным и противоречащим друг другу.

Например, утверждается, что погромы «невозможны, если власти всех уровней ориентированы на соблюдение закона и поддержание порядка. В книге многочисленны примеры, когда смена одной власти на другую, твердо настроенную против погромов, их немедленно прекращала. (В роли такой власти выступали и красные, и белые.)». В то же время буквально в следующем абзаце мы читаем: «…и деникинская власть, и большевистская в России, и, почитай, все, кто себя провозглашал во главе Украины, выпускали воззвания, приказы и указы, которые в одних и тех же словах декларировали недопустимость насилия над людьми по национальному признаку, их равные права на жизнь и т. п.! А повод приводить эти документы в “Книге погромов” тот, что войска всех этих сторон либо сами чинили погромы, либо нарочито попустительствовали погромщикам». И далее: «По неписаным, но всем известным “правилам погрома” одна из сторон должна находиться в положении жертвы претерпевающей и не сопротивляющейся. Книга изобилует примерами того, как властями целенаправленно подавлялись попытки жителей местечек организовать самооборону». Картина получается такая: достаточно было воли власти, чтобы предотвратить погромы; все власти эту волю как будто проявляли, но погромы все равно происходили; при том власти пресекали попытки жертв сопротивляться — исключительно потому, что были привержены «правилам погрома», которые «принадлежат к общекультурному запасу отечественного социума»…

На самом деле все было по-разному, и рецензируемая книга дает богатый материал именно для анализа конкретных ситуаций во всей их неповторимости. По-разному реагировали на погромы большевистские, деникинские и петлюровские власти, различны бывали поводы для погромов, да и глубинные причины тоже. Рецензент же видит всего одну цель: «устранение еврейских поселений с тех территорий, где они размещались». А происходило это якобы потому, что так было везде и всегда и иначе быть не может: «везде рано или поздно изгоняли или хотя бы пытались изгнать еврейские анклавы. Или принуждали к утрате чужести — к ассимиляции». Левинсона можно понять так, что именно в результате погромов времен Гражданской войны особая еврейская жизнь бывшей черты оседлости стала затухать, а большинство местечек исчезло с карты. Это, конечно, не совсем так, хотя Первая мировая и Гражданская, несомненно, стали началом гибели «еврейской» Восточной Европы.

Лазарь Лазарев. «Теперь мои книги возвращаются…» (о Фридрихе Горенштейне). Знамя, 2008, № 4

Воспоминания московского критика о знаменитом писателе — о его «местечковом произношении», о работе над сценариями, о выпадах против Гюнтера Грасса. Интереснее всего — наблюдения личного характера: «Он был одет с какой-то странной претензией на тогдашнюю моду. Странной, потому что эти “модные вещи” (так, во всяком случае, показалось) были какого-то доморощенного, дешевого базарного происхождения (когда я сказал это моей жене, она, более подготовленная, чем я, к обсуждению подобного рода вопросов, заметила, что кое-что, видимо, “самоделки”, сделанные им собственноручно)».

Давид Заславский. «Я глуп, но не очень». Знамя, 2008, № 5

В высшей степени одиозный советский публицист (автор печально знаменитых статей «Сумбур вместо музыки», «Литературная гниль» и проч.) в юности был активным деятелем Бунда, сотрудником бундовских газет на идише и русском, противником и обличителем большевиков. Дневник 1917–1918 годов показывает, как постепенно менялись его взгляды.

Вот несколько цитат:

«С высоты птичьего полета, может быть, ничего ужасного и нет в революции нашей. Перед свадьбой парни устраивают “мальчишник”. Там душа последний раз должна разгуляться — перед законным браком. Так гуляет теперь на мальчишнике своем большой и славный европейский парень — русский народ. Под башмаком у законной своей буржуазии он скоро остепенится, придет в разум — и будет жать другие народы. Мы-то, евреи, чересчур на этой свадьбе радуемся».

«Беседовал с маленькой бундовкой Х., для которой я завзятый черносотенец. У нее явные симпатии к большевизму. Советская Россия импонирует, особенно на расстоянии. Запрещая всякую оппозиционную печать, большевики поступали совершенно правильно — со своей точки зрения. Никто не должен знать, как делается работа, и за кулисы нигде не пускают посторонних. Опыты производят при закрытых дверях. Рабочий класс всего мира должен получить почти готовое из рук социалистических творцов».

«Если под влиянием военных успехов большевики ослабят террор, они могут привлечь к себе некоторые круги интеллигенции. Победителей не судят — вернее, их бесполезно судить. Но это, конечно, не столь важно. Важнее другое: удастся ли после победы над внутренними врагами наладить хозяйство, пустить в ход заводы и поднять производительность труда. Тут загадка…»

Поняв, на чьей стороне победа, благонамеренный еврейский интеллигент без оговорок и комплексов становится на сторону победителей.

Александр Мелихов. Долг платежом красен. Знамя, 2008, № 6

Рецензия на опубликованный по-русски роман израильского писателя Алеф-Бета Иегошуа «Пять времен года» (М., 2007) начинается так: «В Израиле мне еще в начале девяностых любители литературы говорили, что у них есть два писателя с мировым именем — Амос Оз и Алеф Бет Иешуа. Самый знаменитый роман Амоса Оза “Мой Михаэль”, переведенный на семнадцать тысяч языков, мне удалось прочесть совсем недавно, — на мой взгляд, абсолютное претенциозное фуфло». Роман Иегошуа, напротив, Мелихову понравился: в описании будней овдовевшего «чиновника средней руки» ему видится развитие русской литературной традиции, обращенной к миру «маленького человека». Впрочем, подчеркивает свою связь с этой традицией и сам автор. Однако, в отличие от русских классиков, его герой, как кажется рецензенту, не стремится ни к какому идеалу и не «тоскует из-за его отсутствия». Он — «стихийный позитивист». По словам Мелихова, «Иегошуа удалось соединить мир печного горшка с истинной человечностью. <…> Для нас, пожалуй, это ново».

Все бы хорошо, но хотелось бы, чтобы мир чужой литературы оценивался с большим вниманием к его собственным основаниям и корням, и уж тем более — без радикальных суждений на основании пары прочитанных книг и случайных бесед с коллегами.

Александр Воронель. Два сценария. Нева, 2008, № 2

Размышления в прошлом «одного из идеологов еврейского исхода из Советского Союза», а ныне главного редактора тель-авивского журнала «22», над сравнительной историей евреев России и Германии. Источники информации — «Двести лет вместе» Александра Солженицына и экспозиция Еврейского музея в Берлине, анонсированная местной прессой как «Две тысячи лет еврейской жизни в Германии». Источники эти, как представляется, изначально и предопределили некоторую поверхностность текста.

Ход мыслей автора в кратком изложении таков: в Германии курфюрсты «приглашали» к себе евреев в экономических целях, чтобы затем изгнать их, реквизировав имущество. Однако «прогрессивные» формы хозяйствования, занесенные евреями, оставались. В России же «никто (кроме Екатерины II, чье немецкое происхождение подсказывало ей обрисованную выше схему отношений) не возлагал каких бы то ни было экономических надежд на евреев. <…> В течение почти ста лет все российские правительства старались всячески ограничить, если не полностью приостановить экономическую инициативу евреев и в этом были солидарны с большинством населения империи. <…> Феодально-бюрократический характер внутреннего устройства России законно противился чрезмерной коммерческой активности выходцев из Польши, свободно оперировавших рыночными категориями». Какой вариант для евреев лучше — точнее, какой хуже? Ответа нет — тем более что и в России с конца XIX века, а особенно в советское время, побеждает та же «германская модель». Интересно, что евреи у Воронеля однозначно выступают в качестве носителей «идеи прогресса», соотносимость же этой идеи с реальностью традиционного еврейского общества даже не обсуждается.

Иосиф Гальперин. Имя собственное. Нева, 2008, № 4

Семейная история всегда интересна, и в истории советских еврейских семей непременно что-нибудь колоритное да всплывет. Так и в этот раз: сын провинциального журналиста Давида Гальперина получает «библейское имя», столь гармонирующее с его отчеством и фамилией, не просто так, а «в честь товарища Сталина». Мамин дядя был ординарцем Котовского. Дедушка получал израильскую коммунистическую газету (что разрешалось — но и вполне гармонировало с дедушкиными убеждениями). Сам Иосиф Давыдович, журналист и поэт, сотрудничал в печати Республики Башкирия под истинно башкирским псевдонимом «Вит. Аминов».

Павел Вайнбойм. Рассказы. Нева, 2008, № 5

Павел Вайнбойм, ветеран Великой Отечественной войны, инженер (наверное, хороший) и журналист-любитель, ныне живущий в Германии, на старости лет пишет рассказы — художественно крайне слабые (самое мягкое из возможных определений). Ничего криминального в этом нет, но журнал «Нева» эти рассказы печатает и уже не в первый раз — по загадочным причинам. Среди героев рассказов нередко встречаются евреи, в данном случае — прогрессивный изобретатель Миша Рывкин, которого зажимали в черные годы культа личности, а потом оценили и дали Госпремию.

Лев Гордон. Рассказы. Нева, 2008, № 5

Другой автор «Невы», представленный в том же номере и также обратившийся к литературе в весьма зрелые годы, владеет пером достаточно уверенно. Герой рассказов по фамилии Горин (что подсказывает читателям его автобиографичность) отдыхает в Эйлате, вспоминает умерших жен и сравнивает себя с Герцогом — героем романа Сола Беллоу. Первая жена Горина погибла в декабре 1991 года — за день до ликвидации СССР: «…вечером того же дня стало известно, что с карты мира исчезла страна, в которой Горин жил. Такое совпадение. Жизнь утратила реальные очертания и стала походить на сон. Горин понял, что больше никогда не будет честным производственником и примерным семьянином. С тех пор он часто стал думать о себе в третьем лице». Тем не менее жизнь героя продолжается — с новыми удачами и неудачами, обретениями и потерями…

Анатолий Самохлеб. Страшная сказка. Повесть. Нева, 2008, № 5

Повесть о детстве, прошедшем под немецкой оккупацией, в Харькове. Написано без затей, но материал выразительный и в самом деле — страшный: «…Инночка рассказала мне, что немцы заставляют их уехать из города в какую-то другую страну — Палестину, потому что они евреи, а все евреи должны жить в этой самой Палестине. <…> Тетя Фира и Инночка пробыли у нас пять дней и ночей. На шестой день тетя Фира поблагодарила за хлеб-соль (а какие это были хлеб да соль, читателю объяснять не надо, но делились последним, как говорят), расцеловала всех и стала помогать Инночке одеваться. <…> Вряд ли есть необходимость объяснять, что произошло в Дробицком яру, недалеко от тракторного завода, в ту страшную зиму сорок первого–сорок второго года».

Евгений Беркович. Наука в тени свастики. Нева, 2008, № 5

Статья о том, как происходила «ариизация» науки в Германии в первые годы нацистского режима. Процесс постепенного увольнения евреев-профессоров (осуществлявшийся при деятельном участии или, по крайней мере, сочувствии арийских коллег — безработица, знаете ли) сопровождался мрачно-фарсовыми эпизодами. Первоначально увольнение коснулось лишь части профессоров: евреи, участвовавшие в Первой мировой или проработавшие более двадцати лет, могли не покидать службу. Некоторые из евреев, сохранявших (до поры!) кафедру, не проявляли солидарности с пострадавшими коллегами. Например, «профессор древней истории Ульрих Карштедт в январе 1934 года, в дни празднования годовщины основания Третьего рейха, потребовал от евреев “не ныть, что в каком-то еврейском магазинчике разбили витрину, и не жаловаться, что дочку какого-то скототорговца Леви не взяли в студенты”». Отдельные главки посвящены позиции великого философа Мартина Хайдеггера, активно сотрудничавшего с нацистами и осуществлявшего их политику (несмотря на личное сочувствие многим из уволенных евреев), а также бесчинствам молодых национал-социалистов, которые иногда «перегибали палку» и выходили за рамки официальной политики. Политики, которая с каждым днем становилась все радикальнее…

Александр Мелихов. Коммуналка культур. Нева, 2008, № 6

Эссе о терроризме (в том числе исламском), о взаимоотношениях Запада и Третьего мира. Идея автора проста и неоднократно им высказывалась прежде: «Все решают грезы, которыми живет народ». Исходя из этой «субъективно-идеалистической» концепции, автор скептически относится к формуле «территории в обмен на мир». При этом, правда, он полагает, что «палестино-израильский конфликт в мировом масштабе вообще не так уж важен, он воспринимается столь обостренно только потому, что Израиль ошибочно представляется авангардом Запада, коим он вовсе не является: у Израиля свои интересы, а у Запада свои. Но это общая формула еврейского проклятия — мнимое лидерство». Ситуация, однако, много сложней — и в общем, и в частностях.

Начнем с частного. Израиль уже давно представляется многим европейским интеллектуалам скорее «пережитком колониализма», чем «авангардом Запада», то есть никаким не «лидером», что отнюдь не снижает остроту восприятия ими ближневосточного противостояния.

Что касается «мнимого лидерства» как «формулы еврейского проклятия» — основной, если не единственной, по мнению Мелихова, причины антисемитизма — то и здесь все не так просто. Большая часть еврейской истории прошла под знаком критики евреев не за их «лидерство», а за их «отсталость». Такова, например, концепция «ветхого Израиля» в средневековой церкви. Да и более поздние критики еврейства видели в нем не «авангард», а «пережиток».

Михаил Генделев. Новые стихи. Октябрь, 2008, № 1; Стихи. Звезда, 2008, № 4

Генделев — едва ли не самый знаменитый русскоязычный поэт Израиля, сейчас, правда, все больше живущий в России. К поэзии он вернулся недавно, после перерыва — и видно, как стихи изменились: сквозь мужественный «гумилевский» дольник стало проступать обэриутское безумие:

чем срам белья в головах скамья

семья в Ожидания Зале

в вальцхалле друзья мне скажут я-я

натюрлих как разыграли!

Центральное стихотворение подборки в «Октябре» — «Госпиталь инвалидов войны лета 1976 года» — про посещение больного отца накануне эмиграции. Одно из двух стихотворений, напечатанных в «Звезде», связано с воспоминаниями о Ливанской войне 1983 года, в которой Генделев участвовал.

Лев Манзон. Полковник пишет сам. Урал, 2008, № 6

Пример мемуаров «человека из толпы», в данном случае — бравого полковника авиации, прослужившего всю жизнь в провинциальных частях и даже в молодости чуть-чуть повоевавшего (с японцами, в 1945-м). Гарнизонный быт и служебные коллизии, описанные приличествующим предмету суконным языком (хотя текст и прошел, разумеется, литературную обработку), — почему-то это интереснее, чем посредственная художественная литература. Еще интереснее семейная история: просвещенный дедушка (окончил реальное училище, читал «Что делать?»), умыкающий дочь богатого мельника Ревича; бабушка-революционерка, сподвижница Льва Дейча из группы «Освобождение труда». Между прочим, дедушка в детстве чудом не попал в кантонисты (внук-полковник считает, что слово это означает «военные музыканты» — редакторы «Урала», похоже, считают так же). Сам Манзон стал-таки военным и, если верить его мемуарам, лишь раз столкнулся с проблемами из-за своего происхождения — не взяли в загранкомандировку в Китай. Впрочем, лично к нему у начальства и тогда претензий не было — «иначе не доверили бы… руководить группой марксистско-ленинской подготовки офицеров»…

Марк Бердичевский. Киев сорок пятого года. Памяти Якова Гальперина. Стихи. Континент, 2008, № 136

Профессор-геолог Марк Бердичевский мог бы занять не последнее место в ряду поэтов военного поколения. Написанный им в юные годы цикл, посвященный памяти друзей — тех, кто погиб на фронте, и хромого, негодного к военной службе Якова Гальперина, оставшегося в Киеве и убитого оккупантами, — перекликается с тогдашними стихами Слуцкого, Самойлова, Левитанского и Наума Коржавина:

Ты не вейся, черный ворон, над моею головой.

Я вернулся в древний город, искалеченный войной.

Снял шинель, отбросил ранец и заплакал от тоски.

И пошел, как иностранец, возвращенью вопреки.

К публикации приложено два стихотворения самого Гальперина.

Мириам Гамбурд. Рассказы. Звезда, 2008, № 2

Автор — художник и скульптор, более тридцати лет живущая в Израиле. Все три рассказа — незатейливые анекдоты из израильской жизни, в меру смешные, в меру трогательные. Непутевая голландка Сюзанна, в поисках экзотики приехавшая на сезон в кибуц и прижившая ребенка от наркоторговца Йоси, который проходит в кибуце назначенное судом исправление. Старьевщик Коэн, покупающий у автора-рассказчицы использованный на выставке и уже ненужный ей «реди-мэйд» — стол. Его приятель, который хочет заказать ей «богатую картину про Кишиневский погром… чтоб было много фигур и очень много обнаженного тела. <…> Ведь во время погрома насиловали». Наконец, Самуил Дойч из Бессарабии, который в 1930-е годы ухитрился получить в Германии диплом инженерной академии, украшенный свастикой, а впоследствии выхлопотать себе, кроме обычной, особенную компенсацию, полагающуюся пострадавшим от нацизма людям немецкой культуры. Подобной прозы было уже немало, но раздражения она не вызывает.

Анна Исакова. Пастораль. Звезда, 2008, № 3

Повесть об израильском режиссере Марке Сироте, уроженце Ленинграда (помнит, как в блокаду ел кошек), который хочет снять новую редакцию «Венецианского купца» и перечитывает Иосифа Флавия. Крепкая по фактуре, хотя сюжетно несколько аморфная проза. Много рассуждений о судьбах еврейского народа — пожалуй, не самых тривиальных: «…мы пользуемся видимостью гражданских свобод, но не завоеванных, а выданных нам со скрежетом зубовным только в силу непреложности гражданских устоев новомодности. Нас терпят во имя терпимости, но не во имя нас самих. Мир не хочет слышать слова, напоминающие о нашем реальном существовании и реальном различии. Нас нынче предпочитают не видеть. И, в отличие от наших более стойких предшественников, мы с удовольствием и охотой соглашаемся на это условие».

Петр Горелик. В ожидании чуда. Звезда, 2008, № 6

Кадровый офицер в отставке, мемуарист, известный, в частности, своей дружбой с поэтом Борисом Слуцким, написал немудреный рассказ о враче-еврее, переживающем трудные для всех советских евреев, и в особенности врачей, первые месяцы 1953 года. Видимо, тема неизбывная.