Неудобство межжурнальной полемики, в отличие от полемики личной или хотя бы под обложкой одного журнала, в том, что читателю-болельщику трудно следить за ударами-аргументами, которыми обмениваются спорящие. Кроме того, время, в котором протекает такая полемика, нелинейно. Вот очередной пример. В своей недавней новомирской статье о творчестве И.Башевиса-Зингера[1] Михаил Горелик, упрекая неназванных специалистов, «которые, несмотря на ясно выраженную волю автора, полагают, что переводить “Семью Мускат” надо именно и только с идиша», вполне прозрачно намекает на мои давние уже публикации в «Народе Книги в мире книг»[2]. А поскольку моя рецензия «Проклятие Башевиса»[3], являющаяся по сути полемическим ответом Михаилу Горелику, была напечатана раньше, чем его текст в «Новом мире», то получается, что ответил я еще до того, как было на что отвечать. Как у Чуковского в «От двух до пяти»: «Я дал ему сдачу первым».

Коллаж Александра Рохлина 

Из-за этих «нелинейных» особенностей и полемика получается какая-то кривобокая. В сущности, какая уж тут полемика, когда мы с г‑ном Гореликом говорим все время о разном и, главное, на разных уровнях. Он о высоком: о смыслах, символах, судьбах еврейства, антиномии веры и неверия. А я о низком: о том, что если текст перевода — дрянь, если в его основе вместо оригинального романа лежит неловкий английский дайджест, если перевраны многочисленные реалии — вплоть до названия обсуждаемого романа и имени его главного героя[4], то такой текст не подлежит интерпретации. Какой смысл обсуждать, вкусно ли блюдо и хорош ли рецепт, если готовили из прокисших продуктов?

Тем не менее, поскольку обмен репликами, или точнее имитация такого обмена, состоялся, то приходится поднимать перчатку. Мне, как говорящему о низких вещах, то есть занимающему в этом споре позицию духовного карлика, это тем более легко. «Рвать цветы легко и просто детям маленького роста».

В целом рецензия г-на Горелика написана в неблизкой мне манере «диалектической критики». Это когда автор, выдвинув некоторый тезис, затем сам же с блеском его опровергает, ничего таким образом не оставляя своим потенциальным оппонентам. Начнем с главного.

Горелик пишет о мифическом запрете Башевиса переводить свои произведения не с английского, а с идиша. Ну, во-первых, хотел бы я знать, откуда этот миф взялся. Много раз об этом читал, но ни разу не видел ни одной ссылки на заслуживающий доверия источник. Во-вторых, даже если такой запрет и был, что именно беспокоит Горелика — юридическая сторона дела или содержательная? Если юридическая — должна ли общественность осудить (в прямом и переносном смысле) тех немногочисленных, увы, переводчиков, кто решается переводить Башевиса с оригинала, и терпеливо ждать, пока не истечет действие авторских прав, чтобы «припасть к истокам»? Вероятно, обсуждение этих животрепещущих вопросов имеет смысл перенести со страниц литературных журналов в специальные издания по вопросам права. Но если все-таки речь идет не о юриспруденции, а о литературе, то общепризнано: после того, как произошло отчуждение произведения в культуру, попросту говоря — после того, как оно было опубликовано, автор над ним не хозяин. В контексте литературы текст важнее автора, и его, автора, причуды, капризы и т. д. не дорого стоят.

Английская версия романа, и об этом я тоже уже писал, была склепана из представлений Башевиса (или его издателя) о свойствах американского книжного рынка и американского читателя, и мы тут, в России, абсолютно ни при чем. Но самое интересное не в том, что г-н Горелик ссылается на запрет для профанов читать переводы Башевиса с идиша, а в том, что, приведя этот запрет и обосновав им издание романа «Семейство Мушкат» в переводе с английского, он сам затем «диалектически» этим запретом пренебрегает. С помощью владеющего идишем г-на Горина г-н Горелик приподнимает покрывало тайны, скрывающей еврейский текст от непосвященных, прочитывает отсутствующую в английской версии заключительную главу романа и сообщает ее краткое содержание читателям «Нового мира». Тут-то и выясняется, почему Башевис снял эту главу в английском издании. Нормальные для европейского писателя богоборческие инвективы могли (или Башевис со своим издателем думали, что могли) шокировать богобоязненную американскую публику.

Могу только поблагодарить г-на Горелика за то, что он, пренебрегши собственными принципами, то есть «диалектически» их преодолев, хотя бы так, хотя бы в собственном пересказе показал читателю фрагмент подлинного текста «Семейства Мушкат». А вот за что я его поблагодарить не могу, так это за то, что он говорит неправду. Горелик пишет: «Английская версия едва ли не вдвое уступает по объему идишской — главным образом за счет хасидских эпизодов, число их и объем значительно сократились». Что это за «хасидские эпизоды» и откуда рецензент знает, что именно они исключены — ведь роман в оригинале, на идише, он, за исключением последней главы, не читал? Я‑то как раз читал и свидетельствую: исключены, в основном, обширные, толстовского вкуса пейзажные зарисовки и описания, сами по себе создающие неповторимую атмосферу романа. Ту самую атмосферу, о символическом смысле которой столько говорит Горелик. Почему исключены — понятно. Башевис догадывался, что «простой» читатель, как Алиса, не любит книжек «без картинок и разговоров». Но вот как без этих отрывков можно говорить об атмосфере романа — ума не приложу.

Кстати, о символической нагрузке городского пейзажа, о культурных кодах, которые Горелик отыскивает то тут, то там. Эти поиски выглядят особенно «диалектичными» после того, как в самом начале статьи сказано, что роман представляет собой «реалистическое, без намека на символизм, повествование». То есть символизма нет, но мы его отыщем.

А вот чего отыскать нельзя, так это описанного Башевисом города. Горелик пишет: «По Варшаве вполне можно водить зингеровские экскурсии. Как знать: может, уже и водят?» Неужели ему не известно, что в результате восстания в Варшавском гетто, а затем и Варшавского восстания, польская столица была полностью стерта с лица земли? От описанных Башевисом районов не осталось не то что домов — не осталось даже структуры улиц. Территория бывшего гетто — это сеть площадей и магистралей, проложенных по-новому и застроенных более или менее унылыми домами социалистической эпохи. Когда читаешь про «зингеровские экскурсии», пропадает всякое желание шутить.

Пассаж про «экскурсии» выдает основную проблему статьи Горелика — полнейшее равнодушие рецензента к тому, о чем он пишет, замаскированное приподнятым тоном и велеречивыми рассуждениями. Именно равнодушие приводит к тому, что двух совершенно разных персонажей — Мешулама Мушката (которого Башевис изображает довольно-таки противным типом) и Герца Яновера — рецензент не дрогнувшей рукой сравнивает с патриархом Иаковом. Так все-таки кто у нас Иаков — Мушкат или Яновер? Да какая разница! Весь набор клише идет в дело. Если нужен визуальный образ «еврейского города», то автоматически сравниваем Башевиса с Шагалом, если образец «семейной саги», то «Семейство Мушкат» — с «Сагой о Форсайтах». Хотя очевидно, что Башевис ориентировался на «Будденброков» Томаса Манна, а вовсе не на Голсуорси.

Именно равнодушие заставляет г-на Горелика накручивать собственные ассоциации и интерпретации на отсутствующий по существу русский текст «Семейства Мушкат». Я по таким правилам играть не хочу. Мне не интересно обсуждать, что символизирует желтый носовой платок Герца Яновера — желтую лату узников гетто или нечто иное, или вообще ничего не символизирует. Не интересно — до тех пор, пока у нас нет адекватного русского текста «Семейства Мушкат».